Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

— Будешь играть в молчанку?

Не отрываясь от экрана, она процедила:

— Кто тебе дал право так со мной разговаривать?

— Мои нервы!

— Нечего было попусту их тратить, надо было выслушать.

— Слушаю!

— Нет уж, развод так развод!

На Венедикта надели смирительную рубаху.

— И всё же, объясни.

«…американцы повсюду насаждали демократические принципы, чтобы теперь самим от них отказаться…»

— Разве трудно было одолжить телефон?

Она облизнула губы.

— Хотела, да Ленка забыла свой на работе.

— Какая Ленка?

— Сослуживица. Ей сегодня тридцать стукнуло, а пригласить некого. Ну и пришлось ей слёзы утирать.

У Венедикта выросли крылья.

— И куда ходили?

— Да в кафе за углом.

«Завтра проверю», — подумал он.

«Армейские части вряд ли станут подавлять выступления, военнослужащие разделяют народное возмущение…»

— А почему не к нам?

— Ну, ты же с работы, устал.

Выключив телевизор, она отвернулась к стене.

Венедикт сел рядом.

— Но, дорогая… Ты же знаешь, как я тебя люблю…

Она отстранилась.

— Ну, прости, бог знает, что в голову лезло…

Он виновато улыбнулся.

— И почему я должна прощать? — повернулась она. — Только потому что люблю тебя?

Венедикт закрыл ей рот поцелуем.

А под утро, выключая ночник, зевнул:

— Слышала про американцев?

— А ну их, — сонно отозвалась жена. — Вечно в центре внимания.

Пахом Шашура. «Обыватели и политика» (2011)

Греки, высмеивая египтян, приписывали им такую легенду. Одного фараона с колыбели убеждали, что он бог. Во всех храмах стояли его статуи, которым молились об урожае, богатстве или наследнике. Ему говорили, что от него зависит рост тростника, разливы Нила и победа над чернокожими нубийцами, нападающими из-за верхних порогов. В речах, длинных, как день, жрецы славословили фараона, а по вечерам слёзно просили его сделать так, чтобы утренняя ладья снова привезла в мир солнце. Для этого ему достаточно было трижды ударить в ладоши. Так продолжалось много лет, и, в конце концов, фараон сам уверовал в своё могущество. Но вот однажды, правя колесницей, он натёр руку и решил не причинять себе боль, хлопая в ладоши. «Ничего не случится, — заявил он жрецам, — если мир один день проведёт в темноте». После этого ничего не оставалось, как отправить фараона в царство мёртвых. Иначе, увидев на другой день солнце, он сошёл бы с ума.

Жрецы проткнули его бронзовыми кинжалами так, чтобы не испортить будущую мумию.

Тони Арнольд. «Ненависть цивилизаций» (1934)

Эх, Гомер, жив курилка!

На футбольных полях побеждает «Аякс», в больничном гардеробе словно написано: «И Ахилл не пройдёт без бахил!» Разве и сегодня каждый обманутый муж не Менелай? А каждый парламентский созыв — не список кораблей? Вот косметический салон «Прекрасная Елена». Вот советы соблазнителям «Парис». Бюро политических прогнозов «Кассандра», деревянные лошадки в Диснейленде — «Троянские кони». А туристическое агентство «Одиссей»? А швейная фабрика «Пенелопа»? Или парикмахерская «Златокудрый Аполлон»? Золотое яблоко присуждают на конкурсе стриптизёрш. Рекламные журналы поют, как сладкозвучные сирены. «Слеза Андромахи» — название для общества вдов, «Руины Илиона» — для агентства недвижимости, для бракоразводной конторы — «Гектор и Андромаха».

Нет, слепому старику не уснуть от слепого поклонения!

Слышите, как он ворочается в гробу?

Маруся Папрыйко. «Арена метаморфоз» (1999)

На одного раввина, отличавшегося осторожной предусмотрительностью, упала с неба цилиндрическая банка. «Вначале Бог сотворил небо и землю…» — прочитал он на ней. Вращая её слева направо, как велит еврейское письмо, раввин сделал оборот, но слова в надписи не повторялись. Они разворачивались, точно свиток Торы. Раввин вертел банку, и буквы разматывались, будто тончайшая нить, оставляющая неизменной катушку. Он вернулся в другую сторону — там по-прежнему было начало Торы! Тогда он посмотрел на банку сверху, пытаясь разглядеть боковую поверхность, но букв не увидел. Схоронив банку в полах лапсердака, раввин принес её домой, а ночью, пока не увидели другие, зарыл во дворе.

На другой день была суббота, и раввин вышел из дома с молитвой, возведя глаза к небу. Но в том месте, где зарыл банку, наткнулся лбом на столб. «Вначале Бог…» — значилось на нём, как на театральной афише. Раввин обошёл столб вокруг, читая Моисеево Писание, как вчера на банке, будто выросшей из-под земли. Раввин ожидал селян, просивших у него совета, и от посторонних глаз быстро завесил столб овечьими шкурами. Он засиделся до глубокой ночи, растолковывая трудные места Писания, а, проводив гостей, уснул.