Борис Евсеев - Красный рок (сборник)

Лист № 23

к большим дозам стремиться будут.

Воротынцев: Обыкновенный наркотик.

Хосяк.: Не скажите. ВКС – лекарство терапевтическое, нежное… Но лекарство, конечно, небывалое! Воля к смерти! Так ВКС расшифровывается. Осознанная! Чистая! Незамутненная! Раньше у всех была воля к жизни, сейчас – к смерти! И вот очередь больных, голодных и рабов к нам выстраивается: дайте, дайте, дайте! Не лучшей жизни, заметьте, а лучшей смерти. Вот что нам всем, всей нашей стране идейно разработать надо. И коммунистам, и демократам. Вот это – путь! Вот он, лозунг всех времен и народов. И я уверен: нас поддержат. Многие поддержат. И тут-то голодные, убогие, не умеющие сами себя содержать – снова к нам: дайте! А мы им (конечно, строго отобранным, конечно, из толпы несчастливцев выбранным) – нате! Пожалуйста! Только уж сами лекарствочко возьмите! У такого-то и такого-то под подушечкой. По такому-то адресу. Или в таком-то здании. В таком-то учреждении. А как пользоваться – расскажем, когда возьмете. И больной идет за собственной, за лакомой смертью. Идет, добывает. Любыми способами и то, что надо. Способы мы подскажем. И пусть не то он добывает сначала! Пусть! Но зато уж, когда достанет, сомнения его грызть не будут! Ад и рай его больше не манят, не нужны они! Нужно только наслажденье отделением души от тела! А оно, поверьте, слаще, чем отделение спермы от вашего чахлого, педерастического пениса! Ну-с, и убогие тогда посчитаны, все на виду, все при деле! И никаких там неучтенных революционеров, Христа ради юродивых и блаженных больше нет. А не мутится народ – значит, и живется ему неплохо… Так вот, мы сочетаем опробование новых лекарств с некоторыми…

Лист № 24

социальными новациями…

Воротынцев: Да вы сами, Афанасий Нилыч, не маниакально ли депрессивным психозом страдаете? И симптом Чижа у вас налицо: глазки «особым» взглядом смотрят… И блеск в них «стылый», мертвенно-холодный… И еще кое-что…

Хосяк.: Ну, страдаю я чем или нет – это выяснится позже, а вот вы, милейший, кажется, серьезно и по-настоящему больны, раз красоты смерти не понимаете. Ведь страх того, что жизнь закончится, хуже самой смерти. А тут роскошное путешествие в смерть! Пушкин не мучился бы, а наслаждался. Да, да! Дико, роскошно, разнузданно, бесконечно долго и свободно наслаждался! И этот… холерный композитор не мучился бы!

Да вот классический случай – Моцарт. Организм изношен, внутренние органы – ни к черту, уремия, развившаяся в результате многолетней болезни почек, начинающаяся амнезия плюс алкогольная паранойя, плюс невроз навязчивых состояний, уже переходящий в психоз… Все равно ведь каюк! И вот представьте, дает ему этот сраный итальяшка не яд мучительный, а наш препарат. И поверьте, ни вы, ни кто-то другой теперь не изводились бы, не ахали: как, мол, этому полудурку тяжко умирать было! Да как он в эти часы и жизнь свою, и Бога вашего проклинал…

Воротынцев: Но такая искусственная, «сладкая» смерть просто, как сейчас говорят, обман потребителя, изощренное убийство. Зачем вам это? Вы ведь явно, по наблюдениям моим, не садист. Зачем? Вы что, умышленно человека от Бога отвращаете? С пути его сбиваете? Ему, может, помучиться и покаяться в грехах положено перед смертью, ему даже хочется, чтобы душа от боли просветлилась, и чтобы Бог просветленье это…

Хосяк: Опять Бог! Почем вы знаете, как он на все на это посмотрит? Может, ему самому давно уже хочется, чтобы вы все эту свинскую жизнь поскорей покинули, в соплях и слюнях к нему притекли! Может, у нас здесь не земля, а колония для малолетних и малоумных преступников! Колония падших! И заметьте – колония строгого режима! Или закрытое отделение, если угодно. А вас, высокоумный, но лишенный диплома доктор, Он просто в известность обо всем этом не поставил… Да может, и Он заодно со мной? Иначе почему разрешает? Почему потворствует? О! Я мог бы вам описать сотни случаев из моей практики, и вы убедились бы: да, потворствует! Но это, пожалуй, в другой разок. Вы больны… Переутомились… Забудьте все, что я сказал…

Тусклая копченая лампочка, обнесенная металлической сеткой и всю ночь горевшая в палате, совсем обесцветилась, перестала быть видна. Настало сероватое бессолнечное утро…

Войдя в пустой туалет, Серов наткнулся на ползущего Рубика. Рубик на сером с прозеленью каменном полу что-то озабоченно выискивал. Лицо его, с узкими и глубокими прорезями и вдавленными туда желтыми глазами, с нависшим над губой носом, выражало лукавство.