Борис Евсеев - Красный рок (сборник)

Вниз, вниз! По расширяющимся к Садовому переулкам, сквозь гастроном, через забитую ящиками подсобку, потом двором проходным и дальше резко вправо: прижаться, притереться к грязноватому ободу Садового кольца. А там – вокзал! Не называть вокзал только! Те двое мысль засекут! Они могут, обучены… Один, тот, что в бежевом плаще, влитый в черный квадрат модной стрижки – он, конечно, шестерка, «топтун», или как там на их жаргоне. А вот второй – тот явно чином повыше: веселый, лицо в морщинах мелких, и курточка кожаная тоже в морщинках. Работает улыбаясь…»

Этот второй и сказал взглядом Серову все: ни прибавить – ни убавить. Но он ускользнет, он на вокзале пересидит, переждет. Потом – поезд, проводник знакомый… Бригадирское купе уютное… Чай… Разговор с подковыркой: в отпуск? Ну-ну. Знаем, слыхали, сами бывали. И после этих слов что-нибудь плавно-тягучее, успокоительное, тихое…

Вниз! Осталось – чуть! Обогнуть только эту клумбу, обежать памятничек коммунару Гаврилычу с веночком дохлым и в спасительный двор с четырьмя воротцами, с четырьмя выходами! А из двора выскочив, – вмиг расслабиться. Он прохожий – и больше никто. Забыть обо всем, забыть всех, кто втянул его в это погибельное дело. Им-то что? В институтах о геополитике пошушукались, с военными покалякали, игрушечных солдатиков с руки на руку поперекидывали, БТРы и танки из угла площади в конец улицы на картах попереставляли – и в кусты, и в норы! И найти их там никто не сможет.

А вот его – засекли, зацепили. Он-то зачем в эти игры влез? Он кто такой, чтобы в дела эти мешаться? Завсектором в институтишке дохлом, в институтишке умирающем! И пусть проблематика в институтишке не совсем обычная, пусть потоки информации отслеживаются не всегда явные, не совсем традиционные, не всем доступные. Но…»

– Ну не хочет! Не хочет он из своих мыслишек вытряхаться. Ну не желает. Ну так ведь пособим! На то мы и медицина. Пособим, подможем… – вытаскивал и все не мог вытащить Серова из тугих покровских заушин, не мог отодрать от жидкого блеска Чистых прудов въедливый Хосяк, доставучий завотделением усиленной медикаментозной терапии.

– Больной, очнитесь! Придем в себя, больной! (Это уже Калерия.) – Все-таки права я была, Афанасий Нилыч, насчет стационара. Навязчивые мысли – налицо. И насчет остального с вами почти согласна: аминазин – да, соли лития – да, витамины – да. А вот инсулин – это, пожалуй, нет…

Хосяк и Калерия вдвоем подмогли Серову приподняться с узкой кушетки, на которую он незаметно для себя опустился, и под локоток его, и в коридор, за светлые двери да в драное кресло! А сами назад, договариваться!

Возвратясь в кабинет, Хосяк тут же вынул из полустеклянного шкафа свежую медкарту, наклеил аккуратно на нее спереди чистый обрезной лист, но ничего на нем не написал, лишь на Калерию в упор глянул, вопросил тихо:

– Ты откуда его такого выкопала? Вот уж не ждал от тебя. Ты что, не знаешь, что нам здесь лишних ушей и глаз не надо? Это мне за любовь, за ласку такой подарок? – И тут же фельдшерским петушащимся тенорком, словно зачеркивая все сказанное: – Когда у него это началось?

Долгоногий, худой, всклокоченный, но и жилистый, и сильный, с медовыми белками, со сгущенным кофейком зрачков, с тонким в хряще, но отнюдь не болезненным, отнюдь не птичьим, скорей уж собачьим борзейшим носом и смятой вишенкой рта, Хосяк встал и, ожидая ответа, начал медленно и ритмично раскачиваться всем телом из стороны в сторону, словно оголодавший белый медведь. Белый халат его крахмальный при этом жестко топорщился, хрустко угрожал, предлагал одуматься, не ломать дуру, разобраться с чужаком по-настоящему…

– А с событий, – закрываясь от нежно-въедливого взгляда улыбкой, ответила высокая, под стать Хосяку, с косой рыжеватой, забранной в корзинку, длиннолицая и долгоокая, с носовым волнующим голосом Калерия, – но это, как ты понимаешь, только рецидив с событий. Началось все намного раньше. Думаю, лет пять-шесть он в себе подходящую среду уже носит. Я ведь говорила тебе, что немного знаю его по Москве. А события – они только…

– Какие события, рыба моя? В Москве кажен божий день события.

– Ну какие-какие. Я имею в виду последний заговор, конечно. В газетах о нем, ясное дело, не писали, но слухи-то идут. Был такой заговор, был.

– Заткнись, дура! Заговор – не наше поле! Больные с такой проблематикой нам не нужны. Я тебе такого пациента заказывал? Ну что, скажи на милость, я с ним с таким буду делать? Он твердит, как попугай, то, что ты ему подсказала: заговор, заговор! А ну как Главному донесут…