Борис Евсеев - Красный рок (сборник)

– Так нам ночь и нужна. Мы ведь выходить из машины не будем, пггавда? А печка мигом ее наггеет.

Они не успели доехать до парка Горького, как Сашенька обняла подхорунжего рукой за шею.

– Бросьте, – сказал Ходынин. – Я на тридцать лет старше вас.

– У нас в г’году все женщины выходили за зггелых мужчин.

– А вы что, замуж за меня выходите?

– Получается, да, – радостно сказала Сашенька и лихо загнала машину меж двух строительных вагончиков, прилепившихся на задворках парка.

– А как же гастроли, музыка? – спросил невпопад Ходынин, ласково скидывая Сашенькину ладошку с плеча. (Ладонь была, как ледышка.)

– Музыке тепеггь конец. Хватит аггфу к себе пггижимать, – Сашенька засмеялась снова. – Я хочу детей и, если получится, – семью, а не бесконечных звуков. Я улетаю, но чеггез год обязательно веггнусь. Полгода буду ухаживать за больной тетей. Она живет в Испании. Чеггт ее туда, в Сантандегг, занес!

– А еще полгода чем будете заниматься?

– Скогго узнаете! Пеггелезайте же на заднее сиденье… Какой вы большой… Ладно, пггойдите уж чеггез двегь… А я так, ползком…

Через полчаса в хорошо нагретой, даже жаркой, машине Сашенька, прижавшись к Ходынину, безостановочно лепетала:

– Вы всегда такой сосггедоточенный? А в Кггемль вы утггом пойдете? А как вас все-таки зовут?

– Ходынин. Ты бы оделась, что ли…

– Не хочу, не буду…

Нагая Сашенька дала волю рукам.

Она хватала Ходынина за уши, за нос, за мизинец, за что попало… И тише уже приговаривала:

– Вы – судьба, судьба! Если бы я умела пггоизносить слово ггок, то закггичала бы: ггок, ггок!.. Я это сггазу поняла! Еще десять лет назад. Я тогда сказала об этом маме… Ну, когда гуляли в Кггемле… Мама посмотггела на вас внимательно и всхлипнула. Но сггазу вытеггла слезы и сказала: да, он! Тепеггь мамы нет. У отца дгуггая семья… А вы, вы… В общем, теперь, что бы ни случилось, – ваше семя во мне!..

Сашенька сладко, всем телом потянулась и с невыразимой мелодичностью засмеялась.

– И не пггопадет оно, даже и не мечтайте! Я найду вас чеггез год, а не найду – вам тепеггь и это по баггабану!

– Это почему это мне по барабану?

– Потому что тепеггь для вас смеггти не будет!.. А будет гулять чеггез несколько лет в московском двоггике ваш милый отпггыск… Лопаткой в песке ковыггятья…

Сашенька стала нехотя одеваться.

– Самолет у меня в шесть соггок. Чеггез Фгганкфуггт – на Баггселону… А там – совсем близко…

Она поцеловала подхорунжего в нос и открыла дверь, чтобы перейти на переднее сиденье. Но вдруг помедлила и впервые за весь вечер сказала с грустинкой:

– Я бы с вами и сейчас осталась… Но стггашно, невыносимо боюсь чего-то! Тетя – это только пггедлог. Это я сама себя так угговогила. Дело не в тете. Пггосто я твеггдо знаю: мне нужно сггочно уехать. Иначе – конец! Мне тут пггапггадед недавно пггиснился… – Сашенька снова прыснула… – Все что-то хотел сказать. Боггодой тггяс. А языка-то у бедного и нет!

Весь следующий день Ходынин слонялся по Кремлю сам не свой. Сашенька и вправду улетела. Он проверил: в Испанию, в страну басков.

После проверки самолетного расписания и списка пассажиров Ходынин надолго задумался. Правда, теперь он Сашеньку не вспоминал. Вспоминают прошлое. Он задумался о будущем.

Пришли в голову, а потом представились в виде картинок с музыкой три неожиданных мысли.

Мысль первая была такой. Россия должна сменить линию развития! (Встречный марш и питерский рок-н-ролл сопровождали эту мысль.)

«Вместо сдирания шкур, вместо ростовщичества и накопительства, – думал Ходынин, – вместо спекуляций нефтью, всех этих, условно говоря, газовых камер и прочего вздора, российскому обществу необходимо ухватить сознанием, – а еще лучше вспомнить бессознательно, – про нестяжательство. Причем не в религиозном его аспекте, а в самом что ни есть – общегражданском …(Сладкий русский блюз. Но не черный, – красный !)

А вспомнив, осуществление этого самого нравственного и экономического нестяжательства – без промедления начать!

Мир стяжания – мир-погост!

Мир нестяжания – мир цветущий! То есть, по сути, мир нестяжания – это возможность высшего мира на Земле. И даже возможность слияния двух этих миров: высшего и низшего!» – бормотал и бормотал Ходынин, выстукивая у себя в «каморке», на столе, перед долбящим черепашку птенцом сложный ритмический рисунок.

– Такая вот линия, такая вот парадигма развития, – закончил он громко, вслух.