Игорь Малышев - Подменыши

— Я тебя уже видел, — обратился он к последнему. — Только ты тогда… — он замолчал подбирая слова.

— Разбирался с жизнью и смертью, — закончила за него Белка.

Йон снова улыбнулся.

— Я принёс коньяк, траву и кофе. Поговорим?

— Можно, — согласились обитатели полуподвала. — Проходи в дом.

— А мне? Мне ты чего принёс? — дёрнул его за полу пиджака Тимофей.

— Тебе — ананас, — сказал негр, — ты любишь ананасы?

— Да. Но лучше б ты принёс мне немного яда для стрел.

— У нас в Дого яды детям до шестнадцати лет не отпускают. Это традиция. Подожди лет десять, тогда сможешь получить хоть ведро самого лучшего яда.

— Нет, ведро это много, — подумав, сказал мальчик. — Мне столько не надо.

— Тимофей, отстань от человека, — оборвала его Белка. — Дай нам поговорить.

Вскоре они сварили в ковшике («Турки нет, извини», — объяснил Эльф) одуряюще ароматный кофе, добавили туда немного коньяка и, развалившись по комнате, кто где хотел, стали приятно проводить время.

Белка, привыкшая, словно кошка, занимать самые высокие места в доме, устроилась на вершине пирамиды из телевизоров. На экране каждого из них в правом верхнем углу, где обычно находятся эмблемы телеканалов, красовались аккуратные маленькие свастики из липкой бумаги. Белка постукивала каблуками по экранам в такт песне «Мой адрес Советский Союз», обжигаясь пила из чашки и временами бросала любопытные взгляды на Йона, который на правах гостя улёгся на диване и, уставившись в потолок, шевелил губами, то ли подпевая, то ли беседуя сам с собой. Сатир, прислонившись к дверному косяку, сосредоточенно набивал папиросу. Эльф, стоял у окна, временами хмурил и потирал лоб, смотрел вверх на небольшой клочок неба, очерченный оконной рамой и унылой стеной дома напротив. Тимофей уговаривал Ленку попробовать кусочек ананаса, доберманша терпеливо сопела и отворачивалась.

Наконец, Сатир закончил свою возню, опустился рядом с диваном, щёлкнул зажигалкой. По комнате поплыл голубоватый дымок. Сатир довольно улыбнулся и передал папиросу приподнявшемуся на локтях Йону. С телевизоров спрыгнула Белка, притащила с собой Эльфа.

— В детстве у меня была книжка, которая называлась «Дом забытых игрушек», — сказала Белка через несколько минут, задумчиво оглядывая горы ненужных вещей, возвышающиеся над ними. — По-моему, мы живём именно в этом доме. Забытые и в забытьи.

— А мне, честно говоря, нравится быть ненужным, — заметил Эльф. — Я всю жизнь желал этого. Чтобы я никому не был нужен и чтоб во мне тоже никто не нуждался. Это свобода…

— Да… — откликнулся Сатир. — Есть понятия равенства и братства. И есть ещё скользкое понятие «свобода».

— Свобода — это осознанная необходимость, — сказала Белка, выпуская изо рта тонкую струйку дыма. — Вот что она такое.

— …Хотя, вообще-то, — продолжил свою мысль Эльф, — полной свободы нет ни у кого и ни у чего. Всё материальное — изначально не свободно, поскольку свойства материи ограничены. Да и пустота — тоже не свободна, потому что не может ни на что воздействовать, как это могут материальные тела. А раз нет полной свободы, то… — он задумался, — то тоска какая-то получается…

— Умный какой! — с ехидцей восхитилась Белка. — Борух Спиноза, не меньше.

— А я думаю, что человек свободен только тогда, когда он действует по любви, — неторопливо произнёс Йон. — Не тогда, когда хочет что-то получить или избавиться от страданий, а просто по любви.

— Тогда это тоже никакая не свобода. Это зависимость, — вставил Эльф.

— Я согласен быть в такой зависимости.

Все задумались, пелена дыма над диваном сгустилась.

— Наш чёрный брат прав, — сказала Белка, словно бы разговаривая сама с собой. — Прав, как… Не знаю… Как первый снег прав… Как звездопад… Как солнце…

— Как смерть… — закончил Сатир.

Всё погрузилось в покой и тишину. Струйки дыма скользили и переливались в воздухе, словно стебли трав под ветром. Их мягкие, невесомые движения навевали спокойные мысли и приятные воспоминания. Сатир и Белка, вернулись в те вечера, что они проводили у потаённого озера, глядя, как восходит над лесом прозрачный молодой месяц и тёплая летняя темнота окутывает всё вокруг. Когда казалось, что отныне всё будет хорошо, что счастье пришло навсегда и времени больше не будет.

Потом они взяли «Архипелаг Гулаг» Солженицына и стали делать из его страниц самолётики. Через час вся комната была завалена маленькими бумажными аэропланчиками. «Аэропланчики, — ласково оглядывал их Сатир, — и на каждом антисоветская пропаганда». К носу одного из них Йон прилепил маленький шарик пластилина. Самолётик, стремительно взмыв вверх, тупо ткнулся в стену под самым потолком и застыл, приклеившись. Вид едва держащейся за стену, словно бы отрицающей закон всемирного тяготения бумажной конструкции, настолько всем понравился, что Тимофей быстренько снабдил всех пластилином из своих запасов и вскоре потолок и стены комнаты были сплошь утыканы самолётиками. Утомившись от трудов, друзья снова выпили кофе и немного покурили. Аэропланчики стали отваливаться. Один за другим, они сначала медленно, как в рапидной съёмке, опускали к земле хвосты, застывали на секунду, словно раздумывая «падать — не падать», и, будто решившись, «эх, была — не была», отрывались от стены и носом вниз шлёпались на пол. Это отчего-то до того смешило покуривших, что весь следующий час квартира стонала от смеха.