Игорь Малышев - Рассказы

Я попытался уговорить его, но он только скулил, собираясь заплакать. Поняв, что я задумал что-то похлеще чем в прошлый раз, он вцепился в лестницу руками, явно не собираясь отпускать ее, и встал как вкопанный. Я подошел к нему.

— Не хочешь помогать — не мешай, — срывающимся шепотом произнес я.

Он заскулил тоньше, глядя мне в глаза и плача.

— Развел сырость. Отдай лестницу, сказано ведь, — я дернул сильнее, но он вцепился, как клещ.

Горячая волна гнева захлестнула меня, я понял, что еще секунда и я ударю его, но сдержался. Он, увидев по моему лицу, что со мной происходит, тихо заголосил будто теряя что-то отчаянно дорогое, без чего жизнь становится глупой и ненужной игрушкой, упал на колени, уткнулся лбом в камни, закрыв лицо руками и отчаянно всхлипывая. Мне стало ужасно жаль его.

— Мика, миленький, прости. Сам не знаю, как так вышло. Дружок мой, не плачь.

Он перестал всхлипывать, поднял голову чтобы увидеть, что я продолжаю свой путь к храму. Тогда он снова уронил голову и зарыдал так, что я подумал, что сердце мое разорвется от горя, но цель была соблазнительно близка и я не собирался останавливаться. Я в одиночку приставил лестницу к стене, поднялся наверх. Половина дела была сделана. Я ухватился за верхнюю перекладину и начал поднимать ее. В этот момент Мика предпринял последнее отчаянное усилие удержать меня. Он схватился за нижнюю перекладину и повис на ней. Не выдержав двойного груза я отпустил руки. Лестница, падая, ударила блаженного по голове, он вскрикнул. Лицо его приобрело покорное выражение, без чувств он тихо сполз по стене. Однако меня это не остановило, возвращаться я не собирался. Стены храма сложены из грубых, плохо обработанных камней, в расщелины между которыми можно всунуть пальцы. Я был достаточно силен и ловок, чтобы решиться на такое восхождение, а потому, подышал на пальцы, чтобы согреть их, и полез.

Ветер наверху был холоден и пронзителен, как жала ледяных ос. Он трепал меня за волосы, хлопал полами рясы, пытаясь отодрать от стены. Но я только плотнее прижимался к древним камням, карабкаясь все выше и выше. Пальцы вскоре одеревенели и потеряли чувствительность, но близость исполнения самого страстного желания чудом удерживала от падения. Внутри меня все клокотало, сердце билось, будто решив разорваться во что бы то ни стало, и была радость, сумасшедшая радость. Радость того, кто увидит сейчас все сущее разом, всю вселенную со всеми ее бесконечностями, сколько их ни есть на свете. Со всеми солнцами, звездами, империями света и тьмы, тайниками мироздания, просторами космоса и тем, о чем невозможно рассказать.

Залезши на вторую крышу я упал без сил, но не прошло и секунды, как я поднялся, чтобы подойти к окну. Напоследок я посмотрел вниз — туда, откуда пришел. Там, бессильно опустив руки, стоял Мика. Казалось, даже отсюда мне были видны его глаза, тоскливые, как у собаки, беспричинно побитой хозяином. Мелькнула мысль о том, что хорошо все-таки, что его не сильно ударило, но она показалась такой нелепой и ничтожной рядом с тем, что предстояло мне совершить, что тут же вылетела из головы.

Локтем я выбил стекло, вставленное когда-то отцом-настоятелем, вытащил осколки и заглянул внутрь храма. Оттуда на меня в ужасе уставились десятки глаз перепуганной братии, многие закрывали лица руками, боясь грома небесного или какой другой кары, остальные отчаянно крестились. Сверху было видно, что изгибы их тел так органично вплетаются в узоры плит, что они казались не более, чем частями этого рисунка. На секунду я закрыл глаза, собрался с силами и оглядел весь пол разом.

То, что представилось мне нельзя описать словами. Был ли то лик человеческий, или волны бурного моря, или светоносная тьма звездного неба? Я не могу передать. Но если это был лик, то он принадлежал Мике, если море, то бушующее, а если небо, то с таким расположением звезд, какого не бывает нигде в мире. Поток света вырвался снизу, мириады золотых пчел окружили меня, запутались в волосах, набились в рукава и за шиворот, гул от их полета сдавил мой мозг, как великан сдавливает муравьиное яйцо, не замечая того. Я почувствовал холод и жар одновременно, сжегший и заморозивший меня в мгновение, все существо мое распалось на поток мельчайших золотых частиц, шквал, идущий снизу подхватил их, унося высоко, к самому солнцу и даже выше, перемешал с собой и на этом моя человеческая история обрывается.

Полуостров представляет собой большую равнину, покрытую травой и ровную, как стекло. Над ней висит маленькое раскаленное солнце, на которое больно смотреть. От него жухнет трава и покрываются белой пылью дороги, похожие на нити, связывающие стороны горизонта. Иногда дороги пересекаются и, видимо, поняв, что идут в разные стороны, разбегаются дальше. Сверху они похожи на огромную сеть, настолько редкую, что поймать в нее можно только что-то очень большое. Большое, как небо, степь или полуостров.