Герман Садулаев - Я - чеченец

А еще у Аслана было много вопросов. И все вопросы были ко мне. Признаться, меня это несколько утомляло. Почему-то Аслан думал, что я должен знать все, раз я самый умный в школе. Может я и знал больше всех стихов, читал популярную физику Эткинса и академические переводы Риг-Веды. Но откуда мне было знать об устройстве самолетов?

Специально для Аслана мне пришлось прочесть несколько статей по аэродинамике. Но я все равно не знал, я не мог знать ответа на главный вопрос, который тревожил Аслана: возьмут ли его в летное училище?

У Аслана было несовершенное зрение. Вполне нормальное зрение, он не был слишком близорук или дальнозорок. И все же чуть ниже нормы. Требовательную комиссию летного училища это могло не устроить.

И Аслан часами выспрашивал у меня, можно ли что-то исправить? Как натренировать зрение? Может, ему поможет система йоги?

Я не знал. Может, и поможет.

А может, и нет. Таким вот он родился, Аслан. Во всей школе он один не выполнил норматива по стрельбе. Его зрения хватало на то, чтобы читать книги, смотреть телевизор, заглядываться на красивых девочек. Не хватало только на то, чтобы метко стрелять. И управлять самолетом.

Я беру дочь за руку и веду домой. Нам пора.

Я думаю о ней, об этом крохотном существе, самом любимом на свете, частице меня. Нет, самом лучшем, что есть во мне.

И это то, что я оставляю вам, люди. Я оставляю вам самое лучшее. Берегите ее.

У меня дома, в ворохе старых семейных фотографий лежит листок с тщательно выписанной авторитетными старцами генеалогией моего рода.

Борз родил Лечи, Лечи родил Магомета, Магомет родил Турпала, Турпал родил Ахмада, Ахмад родил Лом-Али, Лом-Али родил Умара… И в самом конце родили меня. Я должен родить сына и передать ему этот листок. Эту нить из далекого прошлого.

Я не могу передать его дочери. Дочь уйдет в другую семью, возьмет фамилию другого рода, родит детей, которые возьмут в свои руки уже совсем другие нити.

Кто была та женщина, в чреве которой Борз зачал Лечи? Была ли она чеченкой, русской, татаркой или гречанкой? Были ли дочери у Ахмада? За кого они вышли замуж? За грузинского князя, еврейского купца или кузнеца из соседнего тэйпа? Ничего не написали об этом старцы.

Моя мать была русской. Русской была моя бабушка. В нашем роду принято жениться на русских. Мать моей дочери тоже — русская. У моей дочери русское имя. Что осталось в ней от нашего племени? Только фамилия. Она сменит фамилию, когда выйдет замуж.

На мне заканчиваются тысячелетия. Я завещаю не хоронить меня в земле, по обычаю предков. Пусть мое тело сожгут в крематории. И вместе с ним сожгут листок с генеалогией.

Пусть все закончится. Слишком долго это все продолжалось. Я чувствую груз веков, невыплаченные долги, слишком много крови. Кровь течет сквозь века, кровь, пролитая моими предками, все только для одного — чтобы родить меня. Сколько их было, тех, кто стрелял хуже и не успел оставить потомства!

Моя дочь не будет стрелять. Она будет любить, она будет любимой, она родит ребенка — и ради этого никого не придется убивать.

И снова я думаю о той стране, о нашей потерянной родине. После возвращения в Чечню жизнь стала постепенно налаживаться. Мы прожили тридцать лет, целых тридцать лет без войны. Пусть не всегда реальность соответствовала декларациям, но равенство, дружба, культурное развитие каждой нации были хотя бы заявлены. Интернационализм — это было не просто трудно выговариваемое слово. Иначе не стали бы молодые чеченцы умирать в далеких афганских горах, выполняя интернациональный долг. Они знали, они умели знать, что это такое — долг. Принятые в семью на равных, они знали, что теперь — это их долг, умирать за свою большую страну.

Все же это была не та война. По сравнению с кровавым прошлым сотен и сотен лет, это был мир. Целых тридцать лет мира! Так долго мы никогда не оставались без войны. С какой жадностью мы обнимали свою землю! Ведь теперь мы могли не уходить в горы, мы могли просто возделывать землю. Стали даже рождаться такие мальчики, как Аслан, который плохо видел и не умел стрелять, который мечтал о небе.

В новой стране мы снова стали чужими. Нас объявили врагами. И мы вернулись к самым любимым, самым верным, самым нежным своим невестам. Здравствуй, оружие!

Аслана не взяли в пилоты. Он стал техником, обслуживающим самолеты. Хотя бы так прикасаться к небу.

В 1994 году на аэродроме учебной авиации он первым увидел российские самолеты. Он первым понял, что это бомбардировка. Все борта были на земле, поблизости не было ни одного пилота. Он сел за штурвал.