Игорь Бойков - Жизнь, прожитая не зря

Едва только уехал Султан, как он притащился с дальнего конца станицы, где обитал, и постучал в ворота. Когда Гаджимурад открыл, то он, заискивающе осклабившись, торопливо схватил и пожал его руку и, бормоча приветствия по-чеченски, прошмыгнул во двор. Отсыпал сидевшим на корточках возле крыльца парням жареных семечек. Те разморено жмурились на ярком солнце и, прикрыв глаза, что-то отвечали ему, брезгливо цедя слова. Белобрысый улыбался и, повинуясь небрежному взмаху руки, торопливо уселся на корточки у их ног, глядя на чеченцев преданными собачьими глазами.

Он был русский станичник, из местных, звался Серёгой. Его родителей четыре года назад расстреляли во дворе собственного дома, прямо у него на глазах. Белобрысый и тощий Серёга валялся в ногах у убийц и вопил исступлённо:

— Не убивайте! Не надо! Пощадите меня! Пощадите!

Хватал дрожащими руками их ноги, припадая к ним помертвевшими губами.

— Пощадите!!!!!!!!!!

— За что тебя щадить? — со злым смехом отвечали ему. — Кафирам нет пощады.

Тогда Серёга, стоя на коленях перед десятком ещё не остывших от кровавой расправы, возбуждённо галдящих чеченцев, сбивчивым голосом начал произносить шахаду.

— Ашхаду Аль-ляяяя… Илахааааааа Иль-ла. Лляя… яяяях! — выкрикивал он, безумно вытаращив глаза.

Арабский текст он уже успел к тому времени заучить от своих чеченских сверстников.

— Не убивайте! Не убивайте! — надрывался Серёга и продолжал. — Ашхаду анна Мухаммада р-расууууулю Ллаяяяях!

— Суннат давай делай. Суннат, — смеясь, крикнул ему кто-то и сунул в руки тупой кухонный нож.

Серёга стянул вниз штаны и принялся кромсать себе крайнюю плоть. Громко выл от боли, перекосив лицо. И стоял так потом на коленях, со спущенными штанами, выронив нож и прижимая ладони к остро ноющему окровавленному паху. В его голубых, полубезумных глазах светилось лишь одно: жить! жить! жить!

Некоторые из чеченцев отворачивались от него с омерзением, но другие качали головами, скалились, хлопали по плечам:

— О, хороший мусульманин будешь, хороший! Давно бы так. Са-лаутдин теперь твоё имя, Салаутдин. Понял?

В захваченном доме поселился сосед-чеченец. Смилостившись, он даже разрешил ему остаться во дворе и жить в деревянном сарае.

Во время войны Серёга, прикидываясь несчастным русским бродягой, приползал на позиции российских войск, плакал и клянчил еду, всячески стараясь вызвать к себе жалость. Благодарил униженно, точно нищий, за каждый кусок хлеба, утирая нос рукавом, рассказывал, как убивали казаков в его станице, как надругались над женщинами, с хохотом перерезая затем им глотки. И ведь правду рассказывал, ничего не выдумывал.

— Отца-мать они у меня убили, расстреляли прямо на дворе, — причитал он с надрывом. — Один я остался, совсем один. Как жить теперь? Как жить?

И ведь по настоящему рыдал, человечьими слезами захлёбывался.

Его жалели. Его кормили. Ему верили.

Серёга вынюхивал многое. Где и какие части стоят, с каким вооружением, кто командир, откуда и куда двинется колонна, с каким сопровождением. Иногда ему, жадно ловившему обрывки чужих разговоров, даже удавалось выведывать, начнётся ли в ближайшее время против боевиков операция.

Если приносимые им сведения оказывались неточными, чеченцы тыкали Серёгу лицом в кучи свежего, смердящего дерьма и нещадно били ногами и автоматными прикладами. Он извивался ужом по земле, выл гадко и протяжно:

— Ву-у-ууу! Ву-у-у-ууй!!! Не надо! Я сделаю!! Сделаю!

Чтобы повязать его кровью, боевики потребовали, чтобы он лично отрезал головы трём попавшим в плен солдатам из 131-й Майкопской бригады.

— Давай Салаутдин, докажи, что теперь ты — настоящий мусульманин. Что ты достоин сражаться вместе с воинами Аллаха. Убей этих трёх кафиров, посмевших ступить на священную землю Ичкерии, — криво усмехаясь, торжественно приказал горбоносый полевой командир с раскосыми волчьими глазами.

Серёга судорожно схватил протянутый ему нож и кинулся к пленным, беспомощно лежащим на земле со связанными за спиной руками. Схватил и рванул одного за волосы, с силой оттягивая голову назад. Приставил лезвие к глотке и начал торопливо пилить кадык.

— С-сука!! — надрывно и жутко хрипел солдат, выкатив глаза и пуская изо рта кровавую пену. — С-с-ссука-а-а!!!

Серёга пилил горло долго и неумело. Взвизгивал полоумно. Тело солдата билось в страшных конвульсиях, пальцы связанных рук до крови впивались в землю, ноги бешено дёргались, вздымая стоптанными сапогами удушливую пыль. Из перерезанной артерии фонтаном хлестала кровь. Убийца, весь забрызганный ею, пускал длинную, противно тянущуюся с раскрытых губ слюну и выл громко. Наконец, он с торжествующим бесноватым воплем вскинул вверху руку, держа в ней отрезанную голову, а обезглавленное солдатское тело всё ещё продолжало дёргаться, нелепо суча по земле ногами