Дорис Дёрри - Синее платье

– Ах, Фриц, почему же ты не хочешь ни о чем вспоминать?

– Потому что воспоминания ирреальны, – отвечает он после краткой паузы. – Вот почему. Потому что они – не более чем выдумка, и мы сами в наших воспоминаниях – тоже выдумка. Объективного прошлого не существует, только эффект наших воспоминаний о нашем прошлом и о самих себе.

– Но я люблю этого мальчика в спальне!

– Вот именно. Его больше нет, давно уже нет. Но ты задалась целью его найти во мне и не успокоишься, пока не найдешь.

– Ты невыносим.

Я открываю окно. Похолодало. Мурашки бегут по плечам.

– Я знаю. – Он включает мотор. – Поехали, у меня сегодня ночное дежурство.

– Ты не говорил.

– Забыл.

Бесшумно уезжаем мы с парковки, прочь от кукурузы, шумящей на ветру. Меня вдруг кидает в жар, потом опять в холод. Я назвала Томаса Фрицем? Неужели я по ошибке его так назвала? Или мне только показалось? Не потому ли он вдруг опять ушел в себя, спрятался, как улитка в домик? Не потому ли мы теперь мчимся обратно в город? Когда же я так сказала? Да слышал ли он вообще?

Имя Фрица только потому и сорвалось у меня с губ (если оно действительно сорвалось, в чем я совершенно не уверена), что я только что была неожиданно и необъяснимо счастлива. Потому что я вдруг вспомнила, как мне может быть легко и светло. Томасу я этого никогда не смогу объяснить.

Молча подвозит он меня к моему дому. Я целую его сомкнутые сухие губы. О встрече на будущей неделе мы не договариваемся.

Флориан встречает меня в прихожей.

– Ничего себе, – произносит он, окидывая меня взглядом. – Налью-ка я тебе выпить, подруга.

И наливает мне чиваса.

Дорогой Томас!

Жаль, что приходится тебе писать. Я ломаю голову: что я сделала неправильно? Вот уже несколько месяцев мы общаемся друг с другом так, будто мы два сырых яйца, которые в любую минуту могут разбиться. Вернее, в большей степени это ты так себя ведешь. Один-единственный раз я позволила себе попытку проникнуть внутрь твоей скорлупы, и теперь, видимо, ты меня за это наказываешь – держишь на расстоянии вытянутой руки и ближе не подпускаешь.

Я пишу тебе, потому что я спонтанно решила в понедельник вместе с Флорианом лететь в Мексику, на праздник всех мертвых. Второе ноября – годовщина смерти его друга, а мы как раз недавно видели по телевизору репортаж: в Оахаке в канун Дня всех святых отмечают праздник всех умерших. Покойникам устраивают роскошные поминки на кладбище. Нам обоим, мне и Флориану, показалось, что это именно то, что нас может утешить, так что на другой же день мы побежали в турагентство и купили два билета. Я бы с радостью обсудила это с тобой заранее, но не могу просто так позвонить тебе в больницу. И зайти просто так тоже не могу. Ты ведь строго регламентировал наши отношения, словно приемные часы, честное слово. Кроме того, бог его знает, как бы ты посмотрел на мои планы. Думаю, они тебе представляются совершенно безумными, ведь о смерти ты говорить не любишь, да и на кладбище танцевать вряд ли стал бы.

Сколько себя помню, я всегда боялась смерти. Никогда не забуду: однажды, года в четыре, я проснулась утром и в этом пограничном состоянии между сном и явью четко осознала вдруг, что все люди смертны. Все умрут рано или поздно: мои бабушка и дедушка, мои родители, мои сестры, моя воспитательница в детском саду, мои подружки, все люди, которых я встречаю на улице, – все-все. Я представила себе, как они один за другим исчезают, уходят, и я их больше не вижу. Земля все больше пустеет, и скоро я остаюсь на ней совсем одна, почти как Маленький принц. Я совсем одна, и никого вокруг. Страшнее я ничего себе представить не могла. И горько-горько расплакалась. Но тут меня осенило: ведь и я тоже однажды уйду туда, куда уходят другие. Мне нужно для этого лишь одно – умереть! Я пыталась представить себе собственную смерть – не получилось. Этот порог между жизнью и смертью мне преодолеть не удавалось, я оставалась среди живых и никак не могла выяснить, куда же исчезают мертвые. Помню, тогда я от этого едва не сошла с ума. Честно говоря, я до сих пор схожу с ума от этих мыслей.

Понятия не имею, что такое смерть, хотя не один раз ее видела, и даже совсем недавно своими глазами лицезрела переход из бытия в небытие. Какая-то она слишком нереальная, что ли. Такая банальная, обычная, казалось бы, и все же больше смерти мы ничего не боимся. Все кончается, все распадается. И никого это не минует. И не слишком утешает нас теория Эйнштейна, будто наша энергия после смерти не пропадает, а всего лишь переходит в другое состояние, как вода принимает разные формы: кубики льда в коктейле, морские волны, слезы, бутылка минералки или гейзер.