Дитер Форте - Книга узоров

Впервые они встретились вечером накануне Дня святого Мартина, попав в толпу детей, которые с фонариками в руках или с вычищенными внутри тыквами, куда были вставлены свечки, ходили от одной двери к другой, выкрикивая слова малопонятных песенок, но, прислушавшись, можно было разобрать, о чем они: мол, здесь живет человек богатый, и пусть живет он долго-долго, того они ему желают, если он поделится своим богатством; мол, тому откроется Царствие Небесное, кто щедро отдаст свое имущество. Кое-кому свое имущество было милее, чем Царствие Небесное, и тогда дверь оставалась закрытой, а дети начинали кричать и шуметь еще больше, слышались угрозы, они кричали, что, мол, дом-то у жадины стоит на одной ноге и так вместе с жадиной скоро и провалится в тартарары, и с воплями «Жадина! Жадина!» бежали к другим, более щедрым хозяевам, все скопом кидались на брошенные им яблоки, орехи, конфеты, шоколадки, ползая по земле, собирали все это в свои маленькие мешочки, дело было не простое, один отпихивал другого, но никому не удавалось одержать верх, и каждому что-то доставалось.

Проведя минут десять в толпе детей, на разные голоса кричащих: «Человек богатый – Царствие Небесное – жадина», – в этом беспорядочном нестройном хоре, диким эхом отзывающемся по всем улицам, Мария тоже вместе со всеми закричала: «Здесь живет человек богатый», и ее понесло в толпе детей, пробивающей себе дорогу кулачками и пинками среди гуляющих на вечерней улице, а когда ей на голову кто-то бросил старый башмак, она вошла в раж и яростно закричала: «Жадина, жадина!» Тогда Фридрих впервые увидел, как Мария мгновенно переходит от гордой невозмутимости к вспышке внезапных чувств. Растолкав всех локтями, она размахнулась изо всех сил, и башмак полетел назад, в то самое окно, откуда его бросили; но, поскольку окно в этот момент как раз закрыли, раздался звон стекол, и лучше всего было теперь быстренько затеряться в толпе среди темноты. Мария мчалась так быстро, в неистовом порыве проскальзывая в толпе, что Фридриху стоило больших усилий ее догнать.

К удивлению Марии, святых Мартинов в городе было пруд пруди, в одном месте это был рыцарь на испуганной лошади, в коротком плаще, в доспехах, которые гордо сияли в свете фонарей. Какой-то нищий в рваных обносках, едва прикрывавших тело, пал перед ним на колени, рыцарь снял с себя плащ, разорвал его пополам и протянул одну половину нищему, отвесив смиренный поклон, причем, кланяясь, он чуть не упал с лошади. Тут же появился другой святой Мартин, в обличье благородного епископа на понурой белой лошадке, помавая своим епископским жезлом и благословляя всех налево и направо, он с трудом пробирался через толпу. И вот он уже удаляется, кивая и снисходительно улыбаясь, но еще долго сияют издалека драгоценные камни на его епископской мантии – знать, добрые, богоугодные дела неплохие барыши приносят.

Никто толком не знал, откуда родом все эти народные гулянья и когда впервые стали отмечать этот праздник. Сохранились смутные воспоминания о том, что такой обычай существовал некогда в Италии и его принесли сюда итальянские ремесленники да французские торговцы, а здесь он привился, пустил новые корни, хотя прежний облик легенды о святом Мартине сохранился. Фридрих знал только, что слово «капелла», то есть часовня, происходит от слова «капе», имеется в виду шапочка святого Мартина, которая в древности хранилась в каком-то маленьком специальном помещении, все это рассказал ему Густав, лучше разбиравшийся в таких вещах.

На следующий день отмечали праздник «Хоппедитц», это было начало карнавального сезона. В этот день все собирались у памятника курфюрсту Яну Веллему, который вместе со своим гигантским конем нерушимо, как прошлое, стоял на своем постаменте, звучали шутки и смех, все веселились без конца, просто так, «радуясь жизни», как здесь говорили, то есть смеялись ни над чем, просто чтобы посмешить других, хохотали вовсю, понимая, что жизнь коротка и что смерть подстерегает каждого, что и этот карнавал завершится и придет Великий пост и что «вся эта маета», как они именовали недолгие годы земной жизни, гроша ломаного не стоит – слезы одни, и почему бы не посмеяться надо всем заранее. Люди склонялись друг к другу, пытливо заглядывали в глаза, словно спрашивая: «Ведь ты тоже человек, как и я?» – и, читая утвердительный ответ, ликовали, по лицам разливалось блаженство – отблеск совершенной гармонии. Но уже через несколько минут на том же самом лице читались следы сомнений, появлялись тревожные морщины на лбу, появлялось то горестное выражение, которое исчезало, только если снова приблизишься к другому человеку с вопрошающим взглядом: «Ведь ты тоже человек?»