Кадзуо Исигуро: Там, где в дымке холмы

Обитатели квартир мало чем отличались от нас: молодые супружеские пары, мужья нашли хорошую работу в расширявшихся фирмах. Многие квартиры принадлежали фирмам, которые сдавали их в аренду своим служащим за божескую цену. Все квартиры были одинаковы: полы устланы татами, ванные и кухни оборудованы по западному образцу. Внутри было тесновато, сохранять прохладу в жару удавалось не очень, но в целом жители были, как казалось, довольны. И все же мне ясно вспоминается, что жить здесь постоянно никто из нас не собирался: мы словно ждали дня, когда сможем перебраться в место получше.

Опустошительная война и правительственные бульдозеры не задели только один деревянный домик. Его было видно из нашего окна: он стоял одиноко на краю пустыря, у самой реки. Такие домики — с черепичной крышей и низкими, почти до земли, скатами — в сельской местности встречаются всюду. Я часто в свободную минутку смотрела на него из окна.

Судя по вниманию, какое привлекло к себе появление Сатико, на этот домик смотрела не я одна. Много толковали о двух мужчинах, которые там как-то работали: посланы они властями или нет. Потом заговорили, что в домике живет женщина с маленькой девочкой: я сама несколько раз их видела, когда пробиралась между канавами.

Широкую американскую машину, белую и обшарпанную, которая, переваливаясь на выбоинах, двигалась через пустырь к реке, я увидела впервые перед началом лета, когда была на третьем или четвертом месяце беременности. Вечерело, и закатное солнце, садившееся за домиком, сверкнуло на мгновение по металлической обшивке.

Однажды днем на трамвайной остановке две женщины обсуждали новую соседку, поселившуюся в заброшенном жилье у реки. Одна из женщин рассказывала другой, как заговорила с ней утром, а та в ответ пренебрежительно что-то бросила. Ее собеседница подтвердила, что приезжая держится недружелюбно — возможно, из гордости. Ей, должно быть, решили они, лет тридцать: девочке никак не меньше десяти. Первая из женщин заметила, что чужачка говорила с токийским акцентом — значит, наверняка не из Нагасаки. Они еще посудачили о ее «американском друге», и первая женщина снова повторила, с какой неприязнью обошлась с ней чужачка сегодняшним утром.

Теперь у меня нет сомнений, что какие-то из тех женщин, с которыми я тогда жила, немало страдали, помнили много тяжкого и ужасного. Однако, видя изо дня в день, как они хлопочут над своими мужьями и детьми, я с трудом верила тому, что на их долю выпали когда-то бедствия и кошмары военного времени. Я и не помышляла выказывать им неприязнь, но, пожалуй, верно и то, что ничуть не старалась им понравиться. В ту пору мне все еще хотелось, чтобы меня никто не трогал.

И потому разговор женщин о Сатико вызвал у меня интерес. Тот полдень на трамвайной остановке запомнился мне очень отчетливо. После июньских дождей едва ли не впервые выдался такой яркий солнечный день, и пропитанные влагой кирпичные и бетонные поверхности сохли у нас на глазах.

Мы стояли на железнодорожном мосту, и по одну сторону колеи у подножия холма виднелось скопление крыш, словно дома скатились вниз по склону. За домами, чуть-чуть поодаль, четырьмя бетонными столбами возвышались наши многоквартирные дома. Я испытывала к Сатико симпатию и чувствовала, что мне отчасти понятна ее отчужденность, бросившаяся мне в глаза, когда я наблюдала за ней издали.

Тем летом мы с ней подружились — и на какое-то время, пусть ненадолго, мне предстояло войти к ней в доверие. Теперь и не скажу точно, как именно мы познакомились. Помнится, однажды днем я завидела ее впереди на тропинке, которая вела из прилегающей к домам территории. Я спешила, но и Сатико шла уверенной ровной походкой. Мы, должно быть, знали друг друга по имени, потому что, подойдя ближе, я ее окликнула.

Сатико обернулась и подождала, пока я с ней поравняюсь.

— Что-то не так? — спросила она.

— Рада, что вы мне встретились, — проговорила я, слегка запыхавшись. — Только вышла из дома — вижу, ваша дочка дерется. Вон там, возле канав.

— Дерется?

— С двумя детьми. Один из них мальчик. Дрались они не на шутку.

— Понятно.

Сатико двинулась дальше. Я зашагала рядом, стараясь не отставать.

— Не хочется вас тревожить, но потасовка была совсем нешуточная. Мне даже показалось, что у вашей дочери щека поранена.

— Понятно.

— Это случилось там, на краю пустыря.

— И как, по-вашему, они все еще дерутся? — Сатико продолжала подниматься на холм.