Борис Гайдук - Третья Мировая Игра

«Здравствуй, Миша.

За эти несколько дней ты, наверное, сильно изменился. Столько всего тебе пришлось пережить, что теперь ты до известной степени другой человек, в чем-то даже взрослее и опытнее меня. Миша, если бы я мог подумать, что на твою долю выпадут такие испытания, то, поверь мне, ни за что не отпустил бы тебя в игру. Бросить в атаку необученных юнцов, вчерашних зрителей — этого я от наших тренеров никак не ожидал.

Сегодня утром я ездил в Калугу, видел в повторе вашу знаменитую схватку. Видел на экране и тебя, Миша. Что сказать — очень двойственное чувство. Есть и гордость за то, что тысяча необученных деревенских парней, наших с тобой товарищей и земляков, а среди них и ты, мой сын; так вот, вся эта наспех собранная толпа не дрогнула перед опытным противником, сумела пойти в страшную лобовую атаку и отобрать мяч. Но есть и большая тревога — кое-что новое в этой вашей атаке проявилось, чего раньше в игре не было. Ожесточение, ярость, жестокость. Соломон Ярославич, мирный воевода, прекрасный хозяйственник, родной отец почти двухсот тысяч калужан, отдал свою жизнь только лишь за то, чтобы побудить своих защитников к более эффективным действиям. Ты только вдумайся в это! А твой друг Василий! Он руками и ногами бил людей, бил тяжело, беспощадно, по меньшей мере одному немецкому игроку он проломил голову, другому сломал нос, а что уж там внизу, под ногами делалось, вообще страшно подумать. Надо радоваться, что Василий отделался всего лишь желтой картой, в любом другом игровом эпизоде не миновать бы ему красной. Видимо, судьи, не ожидавшие вашей атаки, сами опешили от той жестокости, с которой столкнулись в этом бою. И ты, сын мой, тоже отличился — два или три раза бил немцев, валил их на землю, топтал ногами — для чего? Чтобы отнять мяч? Да, всего лишь отнять мяч, не более того. И вот мяч теперь у нас, а те удары и увечья, которые ты нанес противнику в драке, не изуродовали ли они тебя самого в сто раз сильнее? Я тебя не виню, игра есть игра, у вас была задача, и вы с ней справились блестяще. Вся страна ликует. Сейчас, в снегах и палатках, ты даже не представляешь себе, какое внимание приковано к вашему отряду, как на тысячу ладов обозреватели перекладывают и анализируют ваш бой. А контратака, которую князь Дмитрий вашими руками и ногами сейчас ведет? Тоже необычная по своей безжалостности акция. Вам, наверное, не говорят, но на вашем марше уже пять человек скончались от переутомления. И это всего за два дня. Что же будет дальше? Страшно подумать. Неподготовленных, непривычных к полевым условиям новичков князь загоняет до смерти ради достижения неких игровых, а в конечном итоге своих собственных карьерных интересов. Это очень страшно и в принципе для игры совсем нехарактерно. Игра ведь, собственно, и возникла как некая последняя возможность обуздать те человеческие (или, наоборот, недочеловеческие) инстинкты, которые наделали так много горя прежнему населению земли. Если бы ты знал, чем людям пришлось пожертвовать и в скольком себя ограничить, чтобы в таком искусственном виде сохранить хоть что-то из приобретенного цивилизацией за несколько тысячелетий (да, именно тысячелетий, не удивляйся) пути! Оградить себя от чудовищных, разрушительных последствий техногенного устройства общества! Впрочем, это наш будущий отдельный разговор, и не один, а много бесед, много уроков. Вся твоя жизнь скоро станет уроком сначала для тебя самого, а потом, много позже, уже в качестве наставника и для твоих будущих учеников. Вот только боюсь — не опоздал ли я? Нужно ли тебе это, особенно после этих дней, каждый из которых стоил для тебя целого года? Может быть, ты теперь больше всего опьянен страстью схватки и сладким ядом победы? Я ведь давно придерживаюсь той точки зрения, что возраст посвящения нужно снизить с двадцати одного года до хотя бы восемнадцати, а отдельные элементы посвящения прививать уже с юных лет. А сам вот принятые правила нарушить не решился. Впрочем, и не имел права. Что такое человек в двадцать один год? Более или менее сложившаяся личность. В нашем кругу бывали случаи, когда посвящение становилось для юноши неожиданным тяжким бременем, привыкать к которому приходилось всю оставшуюся жизнь. Ох, ладно. Меня опять уносит в сторону. Миша, у меня к тебе две просьбы. Первая — не теряй в игре себя. Прежде всего ты человек, у тебя есть имя, семья, есть прошлое и будущее. У тебя в жизни есть миссия, гораздо более важная, чем все голы, забитые за двести лет игры. Ты должен себя беречь, я имею в виду не только жизнь и здоровье, но и беречь душу от того, что, как мне показалось, сейчас проникает в игру. Это первое. И второе — сожги, пожалуйста, мое письмо. Кое-что из написанного здесь допускается произносить только устно и только наедине, писать я решился от отчаяния и из страха потерять тебя как ученика и как своего любимого сына.