Джумпа Лахири - Тезка

— Гоголь, а почему ты не член индийской ассоциации? — спрашивает Амит, когда они подходят к стойке бара в «Старом якоре».

— У меня совсем нет времени, — быстро отвечает Гоголь, он не может вообразить большего лицемерия, чем записаться в организацию, члены которой по собственной воле ходят на скучнейшие церемонии, слишком хорошо знакомые ему с самого детства. — Извини, теперь меня зовут Никхил, — говорит он и внезапно

С тоской понимает, что эти слова ему придется произнести еще много тысяч раз. Сколько раз он будет напоминать людям о том, что у него теперь новое имя, и просить их забыть старое? Как долго он будет чувствовать себя так, словно на груди у него прикреплена табличка «Я не тот, за кого вы меня принимаете»?

На четвертом курсе, возвращаясь в Бостон на День благодарения, Гоголь садится в поезд один — они с Рут расстались. Рут не вернулась после семестра в Оксфорде, написала, что остается на летний курс, поскольку преподаватель литературы, которым она особенно восхищалась, с осени уходит на пенсию. Гоголь провел лето на Пембертон-роуд с родителями. Ему предложили бесплатную практику в маленькой архитектурной фирме в Кембридже, где в его обязанности входило в основном бегать за кофе и сандвичами в ближайшую забегаловку. Впрочем, он несколько раз выезжал на объекты, фотографировал, сделал несколько чертежей. Чтобы заработать, он по ночам мыл посуду в итальянском ресторане. Августовским вечером он встретил Рут в аэропорту Логан в Бостоне и отвез в отель, заплатив за номер деньгами, заработанными мытьем посуды. Номер был тихим, с окном в сад, стены оклеены розово-кремовыми полосатыми обоями. В первый раз в жизни они занимались любовью на двуспальной кровати. Потом вышли поесть, поскольку денег на обслуживание в номере у них не хватило. Они прошлись по Ньюбери-стрит до греческого ресторанчика со столиками, вынесенными на улицу. День выдался необыкновенно жаркий. Внешне Рут не изменилась, но теперь ее речь пестрела словечками и оборотами, которые она подцепила в Англии, вроде «я полагаю», «предположительно» или «вообрази себе». Она взахлеб рассказывала об учебе и о том, как ей понравился Старый Свет, о Барселоне и Риме, куда она успела съездить. Рут сказала, что хотела бы вернуться в Англию после окончания университета, чтобы поступить в аспирантуру.

— Там наверняка есть архитектурные колледжи, — сказала она. — Хочешь, поедем вместе?

На следующее утро он посадил ее на автобус, отправляющийся в Мэн.

Когда начался следующий семестр, они решили жить вместе, однако ссоры начались буквально на следующий день. Недели через две оба признали, что в их отношениях что-то неуловимо изменилось. Пришлось разъехаться.

И теперь, встречаясь в библиотеке или столовой, они стараются не замечать друг друга. Он вымарал из записных книжек ее телефоны и адреса, но сейчас, зайдя в вагон, невольно вспоминает тот день два года назад, день их первой встречи. Как обычно в этот день, поезд набит до отказа, поэтому половину пути Гоголь проводит в тамбуре, сидя на полу, прислонившись спиной к двери. После Вестерли он находит себе место у двери, открывает справочник университетских предметов, которые он может выбрать на следующий год, но почему-то не может сосредоточиться, мечтает, чтобы эта мучительная поездка поскорее закончилась, и, хотя ему отчаянно хочется пить, не идет в вагон-ресторан. Он сердито захлопывает справочник, открывает книгу по сравнительному анализу архитектуры итальянского Возрождения и архитектуры эпохи Великих Моголов — он собирается писать реферат по этой теме, — но через пару минут вновь понимает, что не в состоянии прочитать ни строчки. В желудке у него бурчит от голода, и он начинает думать о том, что приготовит ему на ужин отец. Мать и Соня отправились в Индию на свадьбу дочери любимой маминой кузины, поэтому они с отцом будут праздновать День благодарения у друзей.

Гоголь поворачивает голову и бездумно смотрит и окно: все тот же ландшафт, бурлящая розовая и фиолетовая вода красильной фабрики, электростанция, покрытый ржавчиной круглый резервуар. Заброшенные заводские здания, словно молью продырявленные пыльными маленькими окошками, у половины которых не хватает стекол. Деревья машут голыми ветками, оставшиеся листья тонкие, как папиросная бумага, прозрачно-желтого цвета. Поезд тащится на редкость медленно, когда Гоголь смотрит на часы, то видит, что они уже значительно отстают от расписания. А потом, где-то после станции Провиденс, поезд и вовсе встает посреди заросшего травой поля. Они стоят больше часа, пока огромный багровый солнечный диск не исчезает за простертыми к небу ветвями деревьев. Свет в поезде гаснет, становится душно. Кондукторы озабоченно носятся по вагонам. «Наверное, обрыв кабеля», — замечает один из пассажиров. Напротив Гоголя пожилая женщина пытается читать, завернувшись в шубу, как в одеяло. Сзади него два студента обсуждают лирику Бена Джонсона. Двигатели не работают, и слышна классическая музыка, доносящаяся из плеера одного из пассажиров. Гоголь смотрит в окно на постепенно чернеющее сапфировое небо. На обочинах сложены штабеля шпал и запасных рельсов. Когда поезд трогается, по внутреннему радио сообщают о том, что произошел несчастный случай, но кто-то разносит слух, подхваченный у проводника: это был вовсе не несчастный случай, а самоубийство, под поезд бросился человек.