Джумпа Лахири - Тезка

Иногда во дворе Ашима сталкивается с женой Алана Джуди — как правило, это происходит, когда они развешивают выстиранное белье. На Джуди неизменные синие джинсы, которые летом она обрезает как шорты, и ожерелье из маленьких ракушек. Красный шарф, завязанный узлом на затылке, украшает тонкие соломенного цвета патлы, точно такие же, как у ее дочерей. Три-четыре раза в неделю Джуди отправляется в Сомервиль, где она трудится в какой-то организации, занимающейся вопросами женского здоровья. Узнав, что Ашима беременна, Джуди горячо поддержала ее решение кормить ребенка грудью, но не одобрила намерения рожать в официальном медицинском учреждении. Сама Джуди родила обеих дочек дома с помощью акушерок из своей организации. Иногда Джуди и Алан уходят в гости или в ресторан, а Эмбер и Кловер остаются дома совсем одни. Только один раз Джуди попросила Ашиму присмотреть за дочками, и Ашима до сих пор с содроганием вспоминает об этом: так разительно отличается их жилье от ее чистенькой квартирки. Повсюду груды книг, кипы газет и бумаг, на кухонном столе — гора немытой посуды и пепельницы размером с тарелку, заваленные вонючими окурками. Девочки спали в одной постели, среди разбросанной одежды. Ашима присела на край кровати Алана и Джуди и невольно вскрикнула, повалившись на спину, — матрас под ней перетекал, как живой, и она с изумлением поняла, что он наполнен водой! На холодильнике вместо кукурузных хлопьев и коробок с чаем гордо возвышалась батарея бутылок из-под виски и вина, большая часть их была почти пуста. У Ашимы зашумело в голове от одного взгляда на них.

Домой из больницы их привозит на своей машине доктор Гупта. Войдя в душную гостиную, они усаживаются напротив единственного вентилятора — полноценная семья Гангули. Диван в гостиной заменяют шесть стульев, все трехногие, с овальными деревянными спинками и черными треугольными подушками на сиденьях. К собственному удивлению, Ашима вдруг осознает, что сейчас ей больше всего хочется вернуться обратно в больницу — ей не хватает деловой больничной суеты, одобрительной улыбки Пэтти, желе и мороженого, которое ей приносили три раза в день. Она медленно обходит комнаты, и грязные чашки на кухне, неубранная постель в спальне вызывают у нее прилив раздражения. До сих пор Ашима мирилась с тем, что кроме нее некому мести полы, мыть посуду, стирать, ходить по магазинам и каждый день готовить — независимо от самочувствия и настроения. Она приняла это как очередную, пусть и малоприятную часть американской действительности. Но теперь на ее руках плачет ребенок, грудь набухла от молока, тело покрыто липким потом, а сидеть до сих пор больно, и такая жизнь вдруг представляется Ашиме невыносимой.

— Я не справлюсь, — говорит она, когда Ашок приносит ей с кухни стакан чая — единственное, что он догадался сделать для нее, последнее, чего ей сейчас хочется.

— Подожди пару дней, ты привыкнешь! — говорит Ашок. Ему хочется подбодрить жену, но он не знает как. Он усаживается позади нее на пыльный подоконник и добавляет, кивнув на Гоголя, методично работающего розовым ротиком у материнского соска: — Кажется, он опять засыпает.

— Нет, — глухо произносит она, отворачиваясь от него и не глядя на ребенка. Она отодвигает занавеску, потом устало роняет ее. — Я никогда не привыкну. Только не здесь.

— Что ты хочешь сказать, Ашима?

— Я хочу сказать, что ты должен поскорее получить эту свою степень… — Ашима вдруг импульсивно добавляет, в первый раз произнося вслух то, о чем так много думала: — Я не хочу растить ребенка одна в чужой стране. Это неправильно. Я хочу назад.

Ашок пристально глядит на осунувшуюся, даже постаревшую Ашиму, прекрасно понимая, что жизнь в Кембридже дается ей нелегко. Сколько раз, вернувшись домой, он заставал ее в спальне, печальную, в очередной раз перечитывающую письма из дома. Сколько раз по утрам слышал, как она тихо плачет рядом, и тогда он обнимал ее и прижимал к себе, не в силах утешить, и корил себя, понимая, что все это — его вина, что это он обманул ее надежды, когда привез в Америку. Вдруг ему на память приходит Гош, его сосед по купе в день катастрофы, уехавший из Англии по настоянию жены. «Больше всего я сожалею о том, что вернулся», — сказал он тогда Ашоку, буквально за несколько часов до смерти.

Их разговор прерывает стук в дверь — это Алан, Джуди, Эмбер и Кловер пришли посмотреть на новорожденного. Джуди держит перед собой блюдо, покрытое клетчатым полотенцем, — она приготовила открытый пирог с брокколи. Алан ставит на пол здоровенный мешок с одеждой, из которой выросли девочки, открывает бутылку холодного шампанского. Пенистая струя брызжет на пол, вместо бокалов приходится использовать кружки. Все поднимают тосты за Гоголя, хотя Ашима и Ашок только делают вид, что пьют. Эмбер и Кловер топчутся возле Ашимы, восторженно взвизгивают, когда малыш хватает их за пальцы. Джуди поднимает новорожденного с колен матери.