Джумпа Лахири - Тезка

Никто не встречает Гоголя на платформе, когда он сходит с поезда. Он что, слишком рано приехал? Вместо того чтобы идти в здание вокзала, он садится на скамейку на платформе, собираясь подождать Соню на улице. Последние пассажиры выходят из поезда, идут вдоль платформы. Поезд издает резкий свисток, двери закрываются, и светящаяся окнами громада начинает медленно двигаться мимо него. Пассажиров на платформе встречают друзья, семьи, любовники — кто-то пожимает друг другу руки, кто-то бросается на шею. Студенты с рюкзаками за спиной бредут в сторону парковки: наверное, их там ждут отцы на машинах, чтобы отвезти домой на рождественские каникулы. Наконец платформа пустеет, только тополя чернеют на фоне темно-синего вечернего неба. Гоголь продолжает сидеть на скамейке. Он проспал почти всю дорогу до Бостона, разместившись на двух сиденьях, причем спал так крепко, что даже не заметил своей станции, его разбудил проводник. Теперь его слегка пошатывает со сна, голова кружится от чистого, свежего воздуха и еще немного от голода — Гоголь не обедал. В ногах у него стоит рюкзак и пакет с подарками, купленными в «Мейси»: золотые серьги матери, свитера Соне и Бену. В этом году они решили ограничиться самыми простыми вещами. «Дорогой, тебе предстоит большая работа, — сказала ему мать, — твою комнату надо разобрать. Возьми все, что хочешь, себе, а остальное придется выбросить». Он взял на работе неделю отпуска. Он поможет матери собраться, а потом они с Соней отвезут ее в Логан, посадят на самолет и будут махать руками, пока лайнер не скроется в небе. Как странно, он до сих пор не может поверить, что его мать уедет так далеко, что каждый год в течение шести месяцев она будет находиться в другом полушарии. Каким все-таки мужеством должны были обладать его родители, чтобы уехать на другой конец света и видеть своих отцов и матерей не чаще одного раза в два года, а то и реже! Мушуми жила в Париже, даже Соня уезжала в Калифорнию, а он, несмотря на все свое показное бунтарство, так и остался маменькиным сынком, так и не уехал от нее дальше чем на пару сотен миль. Зачем теперь ему ездить в Бостон? Абсолютно незачем, единственное, что привлекало его здесь, — это родительский дом, а в течение последних четырех лет — только мать и Соня.

Гоголь откидывается на спинку скамьи. Именно в поезде год назад он узнал об измене Мушуми. Они ехали к матери на Рождество, обсуждали планы на лето. Мушуми предлагала снять дом в Сиене вместе с Дональдом и Астрид, Гоголь, как мог, отбивался: это было последнее, чего ему хотелось. Вдруг Мушуми произнесла:

— А Димитрий говорит, что Сиена это что-то сказочное… — и тут же испуганно, ойкнув, зажала рот рукой.

— Кто такой Димитрий? — спросил он ее.

Она молчала.

— Мушуми, у тебя что, есть любовник?

И как только он произнес эти слова, он почувствовал, что это правда. Она побледнела, опустила голову, она ничего не отвечала, а Гоголю казалось, что она изо всех сил ударила его кулаком в живот. Лишь однажды он испытал нечто подобное — когда отец поведал ему историю его имени. Тогда чужая тайна так же сильно, болезненно коснулась его жизни, но только тогда он искренне сочувствовал своему отцу. А в поезде больше всего ему хотелось выйти на следующей станции и больше никогда не видеть ее. Но они решили ничего не говорить матери, объявить о разрыве позже, когда пройдут праздники. Гоголь молча страдал все Рождество, а ночью, когда оба лежали без сна, Мушуми рассказала ему историю знакомства с Димитрием: и про ночь в автобусе, и про то, как она случайно наткнулась на его резюме. Она призналась, что Димитрий ездил с ней в Палм-Бич. Мушуми уехала на следующее утро после Рождества, притворившись, что ее срочно вызвали на кафедру. Конечно, это была неправда, просто они решили, что лучше будет, если она вернется в Нью-Йорк одна. Когда Гоголь приехал домой через два дня, ее в квартире уже не было — он забрала свои вещи, косметику. Как будто опять уехала в командировку. Но на этот раз она не вернулась. В следующий раз он увидел ее лишь у себя в офисе, куда она пришла подписать бумаги о разводе. Тогда она сказала ему, что переезжает в Париж. После этого Гоголь начал систематически избавляться от следов ее присутствия в квартире, теперь уже принадлежащей только ему: по ночам выносил ее книги на улицу, чтобы их утром могли разобрать прохожие, выбросил все ее вещи до одной. Весной он один поехал в Венецию, вдоволь насладился меланхоличной красотой этого города. Он бродил по улицам, переходил каналы но горбатым мостикам, делал зарисовки фасадов, крыш, балконов. Казалось, город был совершенно бесконечен: сколько бы Гоголь ни кружил по центру, ни один фасад ни разу не повторился.