Зое Вальдес - Детка

– О чем думаешь, Кука? Вид у тебя ошалевший.

– О холодильниках.

– Ах, о своем тайнике! Похвально, что не забываешь о главном. Хм, конечно, это не самое главное, но ведь не одной же любовью живет человек.

– Это верно – когда от жары звенит в ушах, нет ничего главнее холодильника, пусть туда и нечего положить. Кстати, загадка! Что общего между кубинским холодильником и кокосовым орехом? – Уан недоуменно пожимает плечами, а я не даю ему времени на размышление: – А то, что у обоих внутри одна вода! Эх ты, глупый, не отгадал!

Уан смотрит на меня так, словно я сумасшедшая. Надо бы успокоиться, взять себя в руки. Изнутри машина Уана похожа на мелькающий видеоклип. Такое мне даже во сне не снилось: вся панель в разноцветных лампочках и кружочках со стрелками, есть даже магнитола, куда он вставляет крошечный серебристый диск, при этом спрашивая меня, слыхала ли я про компакт-диски. Нет, конечно, нет, мотаю я головой, я такая отсталая! Единственный компакт, про который мне что-то известно, это старый «серелак» – плотный, слежавшийся кирпич, который продают в качестве диетического питания семидесятилетним старикам. Уан вдается в пространные объяснения о лазерном луче, посредством которого работает диск. Короче, чудо заморской техники. Но меня эти глупости совершенно не интересуют, разве что, если речь идет о предметах первой необходимости, скажем, о холодильниках. Шарик в груди снова начинает пульсировать, это на нервной почве. Хорошо бы достать мою драгоценную фляжку с огненной водой и приложиться хорошенько, но я не хочу производить впечатление законченной алкоголички. Было дело, но теперь я держусь своей нормы. Сказать откровенно, все ногти у меня обкусаны деснами. Деснами, на которых больше волдырей, чем мозолей на ногах, деснами, которые привыкли жевать пустоту. Руки как копыта, ногти полусгнили от грибка. Элегантным движением бейсболиста, плавно и точно посылающего мяч по дуге, Уан включает зажигание, и машина трогается с места, мягко, беззвучно, словно это не машина вовсе, а волшебный ковер-самолет, плывущий по воздуху над землей. Я спрашиваю, хватит ли у него бензина, – он отвечает, что ерунда, конечно, хватит, он почти кричит на меня: что за дурацкие вопросы ты задаешь, Кукита! Я щиплю себя за руку – мне не верится, что я жива, что все это мне не снится. Потом щиплю еще раз, чтобы убедиться в реальности мира окончательно. Никаких сомнений: жива-живехонька, и глаза на мокром месте. Я ликую, я готова умереть от инфаркта, от избытка чувств, но все в порядке – видимо, сердце у меня очень крепкое, как из дуба. Мне не терпится расспросить его обо всем, обо всем, однако я боюсь показаться бестактной, боюсь сунуть нос куда не следует, проявить свое невежество, выставить себя на посмешище. В машине – застарелый блядский запах, похожий на легкий запах ванили; Уан нажимает еще одну кнопку: Господи, у него тут даже кондиционер! С диска, голоса Элены и Малены Бурк поют словно специально для нас: «Мы слишком многого от жизни захотели, и жизнь растаяла, как утренний туман…»

Двадцать третья улица – пустыня, ни одна бесприютная душа не блуждает по ее тротуарам, единственный автомобиль на ней – наш. Из беспорядочного нагромождения теней, отбрасываемых деревьями, выступает старинный особняк, хозяева которого в изгнании, – теперь здесь магазин, торгующий запчастями для мицубиси». Светящиеся рекламы, оставшиеся от прошлогоднего Рождества, завешены флагами и лозунгами. На лице Уана появляется удивленное выражение, как у человека, страдающего запором. Я объясняю, что здесь сейчас дипломатический магазин, и он вроде бы понимает. От «Коппелии», старинного храма мороженого, невыносимо воняет мочой, которая изобильно истекает после кислого пива. На днях мне рассказали, что испанцы купили первый этаж, и поэтому «Коппелию» сейчас называют «Война за зависимость». Все шиворот-навыворот: вперед, испанцы! долой повстанцев! Уан, чтобы похвастаться, какой он памятливый, спрашивает меня о местах, от которых не осталось даже тени, о домах, стоящих в развалинах, о людях, которые давно умерли или покинули страну. Мы проезжаем мимо «Москвы», то есть «Монмартра», и я замечаю, что из глаз его текут слезы. Они катятся крупными каплями по гладко выбритым щекам, подобным вратам из кедра, и капают с подбородка на шелковый галстук, где красуется репродукция «Авиньонских барышень» Пикассо. Е моё, какая же я образованная! И все благодаря заграничным журналам, которые приносит греческий жених Фотокопировщицы. Я предлагаю Уану остановиться на Малеконе, чтобы немного проветриться, но он решительно, с едва скрываемой злостью мотает головой. Можно сходить и потом, говорит он, сейчас он слишком взволнован, ему надо принять душ и отдохнуть. Слезы наворачиваются у меня на глаза, я предчувствую новую разлуку. Ну же, говорит он, ну что ты в самом деле, и ласково гладит меня по лицу, по моему морщинистому лбу, по жилистой, покрытой гусиной кожей шее. Он хотел бы заглянуть ко мне, увидеть дочку. Я объясняю, что Мария Регла, уже не живет со мной, и лицо его мрачнеет. Кроме того, я должна сначала переговорить с ней, объяснить, что приехал ее отец, если, конечно, она позволит мне раскрыть рот – Детка такая. Как бы там ни было, мне нужно предупредить ее, чтобы избежать непредвиденных последствий, какой-нибудь тяжкой психологической травмы. Вдруг я замечаю, что он начинает нервничать – то и дело поглядывает в зеркальце назад, и волнует его теперь уже отнюдь не Мария Регла.