Станислав Золотцев - Камышовый кот Иван Иванович

Отец сочувственно кивал, слушая старшего сына, а потом, втайне радуясь, взъерошил ему буйно-кудрявые волосы. «Не горюй, сынок, что ни делается — всё к лучшему. То добро, что сейчас ты прознал эту твою деваху, а не, к примеру, через год, в армии, а то и после венца».

Пыталась утешить сына и Тася, но безуспешно. После того, как с её языка в адрес неверной подруги сына слетело «сучка мокрохвостая!», Колька скрипнул зубами и обрезал: «Хватит, мать!» И, помолчав, нежданно добавил: «Сам я во всём виноват». Эти слова паренька остались для его семьи загадкой, которая разгадана была лишь через несколько лет… Впрочем, он и без утешений недолго тосковал.

Но сущий восторг всех Брянцевых вызвало сострадание, с которым Иван Иванович отнёсся к травмированному парню. Когда Колька впервые никуда вечером не поехал, отлёживаясь в сенном сарае, кот подошёл к нему и, сочувственно мурлыкая, стал лизать ему те самые «факты на лице», о которых упоминал Федя. И это повторилось ещё раза два… «Друзья познаются в гульбе», — сказал по этому поводу младший брат, тоже умащавший боевые ранения старшего всяческими травяными примочками.

И вскоре Николай, залечив с помощью камышово-кошачьего языка и братних снадобий свои раны, внезапно изменил направление своих главных любовных ударов. Вместо райцентра он стал гонять свою «Яву» по вечерам в соседние Горицы. Тамошнюю новую его подружку старшие Брянцевы знали уже давно, как и её родителей, и потому восприняли такой поворот в бурной личной жизни сына спокойно. Ваня, правда, обмолвился: «Смотри, гулёна, это тебе не в районе тискаться. В Горицах у нас полно родичей. Ежели оттуда нам в подоле принесут, пеняй на себя. Не посмотрю, что ты длиньше меня вымахал. Таких батухов навешаю — никакой Ван Ваныч не залижет!»

Но в Горицах у Николая как-то всё обошлось без происшествий и потрясений…

А вскоре, через несколько месяцев, необыкновенные свойства Ивана Ивановича вновь соприкоснулись с судьбой старшего сына Брянцевых. Да так фантастически, что удивились даже те, кто уже перестал поражаться уникальности камышового кота.

…Николаю оставалось уже всего ничего до отправки на призывной сборный пункт.

Уже он укоротил в районной парикмахерской буйные свои кудри, оставив короткий непокорный ёжик. Уже собран был рюкзак со всеми предписанными и необходимыми вещами. Уже и Тася ежедневно ходила с мокрыми глазами. И присмирели, перестав устраивать свои словесные потешные баталии, Вера с Федей. Грустно им стало от надвигающегося и неотвратимого расставания со старшим братом, добрым и надёжным.

Сам же Коля к будущей воинской службе относился не то что бы со светлыми надеждами, но без страха, спокойно. Можно сказать, даже и с некоторым интересом. Конечно, ему известно было, что в армии теперь мало порядка и много безобразий, и что, скорее всего, придётся там ему, по крайней мере, в первое время не очень сладко… Но, во-первых, то же отсутствие порядка и множество всяких безобразий паренёк видел и вокруг, в повседневном сельском бытии. «Бардак» — это словцо стало обиходным именно в первые годы его осмысленной жизни, так что ко всяческим раздраям и непорядкам ему было не привыкать… Кроме того, старший сын Брянцевых не очень осознанно, но всё-таки верил в себя. Знал, что себя в обиду не даст нигде и никому. Как тем же четырём городским парням во время последней встречи с неверной райцентровской девчонкой, — крепко ему досталось, но с ног его не сбили…

Наконец, Николай знал: служил и воевал его отец, был офицером и воевал в великой войне его дед, и другой дед тоже, а уж его легендарный прадед и вовсе с трёх войн возвращался и с крестами, и с орденами на груди. Так что ни на миг никакие мысли об увёртывании от воинской доли его не посещали. Городская мода «косить» от армии с помощью всяких болезней, прежде всего мнимых, да комитетов сердобольных матерей — ещё не докатилась в тот год до талабской губернии. И Николай, в общем, без грусти смотрел на своё армейское будущее. Не говоря уже о том, что, как всякому молодому, ему хотелось повидать иные края, чего он, как главный помощник отца в его механизаторских делах, пусть и по своей воле, но не мог сделать… Самые же чёрные думы — о том, допустим, что он попадёт в какую-либо «горячую точку», где его могут убить или покалечить — его почему-то вообще не посещали.

Л вот его отец с каждым днём становился темнее тучи. И было с чего… Каждый день и радио, и телевизор несли самые чёрные вести о каких-нибудь непотребствах, творящихся в армии, на флоте и в пограничных войсках. Ваня уже не верил почти ничему из того, что нёс «ящик», рад бы был не верить и этим кошмарам, — но уже немало ребят из Старого Бора и окрестностей, отслуживших срочную в последнее время, возвращались домой с искалеченными телами и душами. Да что далеко ходить: вокруг Талабска дислоцировались уже с давних пор несколько прославленных авиадесантных частей, и уже все талабцы знали, в каких бедованиях живут и служат офицеры и солдаты этих элитных полков и дивизий. А с недавних пор само приозерье стало приграничным, и горькой мукой было видеть ребят в зелёных фуражках, мёрзнущих зимой в землянках и развалюхах на своих новых заставах… Черно от всего этого на душе было у сельского механизатора, недавнего «афганца» и танкиста. Не любил Ваня Брянцев, как все простые русские люди, громких слов, но понятие «армия» для него было поистине святым. И что же теперь? Сыну идти в армию, долг исполнять, а у отца от этого тоска в глазах… Ну, времечко!