Шарлотта Роган - Шлюпка

— Вот и я говорю! — зачастила миссис Кук в полный голос, либо пропустив мимо ушей все разумные доводы, либо желая настоять на своем. — Не было у них ни положения, ни денег! Слышала я, как ее муженек с капитаном Саттером договаривался. Не скажу, что разобрала все до последнего слова, но суть уловила; после того случая они с женой, что ни день, мчались в ресторан впереди всех и качали права. Вы ведь тоже сидели за капитанским столом, Грейс, не так ли? Камберленды хоть раз обмолвились, за что им такая честь?

— При мне — нет, а расспрашивать я не привыкла. По моему опыту, любое событие можно объяснить хоть пятью причинами, однако главной всегда окажется шестая.

Я действительно кое-что знала о Камберлендах, но поклялась хранить тайну и не видела оснований посвящать в нее назойливую миссис Кук.

Конечно, попытка прекратить поток ее измышлений была сродни порыву остановить на полпути океанскую волну. Миссис Кук считала себя непревзойденной рассказчицей, а сидящие рядом с ней внимали каждому ее слову. Когда ей задавали вопросы, она в угоду своим слушателям придумывала новые гипотезы и подробности. Теперь она изрекла:

— Кто привык к большим деньгам, того оскорбляет сама мысль, что его жизнь может в одночасье измениться. К примеру, мистер Винтер и вы, Грейс, были весьма состоятельными людьми, правда? Наверно, вы и помыслить боялись, что фортуна от вас отвернется?

Мне с детства внушали, что разговоры о деньгах — это дурной тон, поэтому я решительно заявила, что финансовыми вопросами в нашей семье занимается Генри, а я их практически не касаюсь.

В своих рассказах миссис Кук не чуралась интимных подробностей и зачастую переходила на заговорщический шепот, подогревая интерес слушателей, так что мы вынужденно придвигались к ней поближе, чтобы ничего не упустить. Другой рассказчик, мистер Синклер, человек достаточно образованный, делился с нами тем, что узнал из книг. Его голос рокотал над водой, и зачастую все пассажиры шлюпки поневоле становились его слушателями, особенно по вечерам, когда звуки разносились дальше, чем днем. В какой-то связи разговор у нас зашел о памяти, и мистер Синклер поведал, что уже очень давно, в четвертом веке до нашей эры, Аристотель затрагивал эту тему в одном из своих трактатов.

— Аристотель утверждал, что память сопряжена только с прошлым, но не с настоящим и не с будущим, — начал он, однако его тут же прервал мистер Хоффман:

— А то мы без него не знали!

Но я попросила не перебивать, и мистер Синклер продолжил:

— Аристотель разграничивает собственно «память», которая, с его точки зрения, развита даже у медлительных, и «припоминание», которое легче дается проворным и сметливым.

За точность дальнейшего изложения не поручусь, но смысл сводился к тому, что не бывает памяти о настоящем, ибо оно постигается только ощущением, тогда как память — это воспроизводимое впечатление о каком-нибудь событии прошлого. Припоминание — это и есть то самое воспроизведение: человек запускает мыслительный процесс и с его помощью извлекает сведения из памяти, которая сама по себе не подлежит мгновенному воспроизведению. Я не случайно заговорила об этом именно сейчас: мои записи требуют настойчивого припоминания. Бывает, вспомню какие-нибудь одно событие, а второе приходит много позже, тянет за собой третье, четвертое и так далее, пока не выстроится вся цепочка.

Следующий рассказ мистера Синклера был про Зигмунда Фрейда, который совершил революцию в науке о человеческом сознании, но писал скорее не о том, что мы помним, а о том, что забываем, — процесс этот неотделим от наших жизненных стимулов, главными из которых являются инстинкты самосохранения и продолжения рода. С моей точки зрения, мистер Синклер мог дать сто очков вперед миссис Кук, но женщины в большинстве своем предпочитали слушать именно ее.

Ночь была безлунной, в воздухе собиралась влажная тяжесть. Умиротворяющее впечатление от тихого вечера постепенно улетучилось, хотя особых неприятностей не произошло, если не считать прогноза на утренний дождь, брошенного мистером Харди мистеру Хоффману. Когда мы представили, чем обернется для нас ненастье, по рядам прокатились нервные смешки.

После этого все разговоры прекратились, каждый остался наедине со своими мыслями, и тишину нарушали только мерные удары воды о днище шлюпки. Примечательно, что в первые ночи все пассажиры спали: одни в нашем «дортуаре», по очереди, другие — прислонясь к соседям или положив голову на колени тому, кто не возражал. Мы объясняли это изнеможением и пережитыми потрясениями (еще не ведая, какая бездна изнеможения и потрясений ждет нас впереди), но сохраняли оптимизм и репетировали в уме, как будем живописать эти приключения близким, когда вернемся домой.