Кирстен Торуп: Бонсай

Это как гром среди ясного неба. Взгляд вдруг останавливается на той или иной физической детали, оскорбляющей мои эстетические чувства. Как мог я раз за разом упускать из виду столь явный дефект, остается для меня загадкой. Эротическая очарованность превращает меня в слепца. Это может быть шепелявость или особенное упрямство, убивающее желание обладать этой женщиной. Как только недостаток обнаружен, назад пути нет. Я не могу продолжать эротические отношения.

Затем наступает ужасное время, когда отношения нужно прекратить. Фаза отвращения, во время которой во мне всплывает все самое худшее и процветает зло. Это продолжается от полугода до года. Чем больше женщина ко мне липнет, цепляется за меня, тем менее свободным я себя чувствую. Я не могу быть предметом не разделенной с моей стороны любви. Обзавожусь тайным номером телефона. Избегаю появляться в обычных местах. Прячусь, как закоренелый преступник. Все время чувствую присутствие женщины. На меня смотрят ее глаза, вокруг меня кружатся ее мысли. Все ее внимание направлено на меня.

Я больше не я. Мне хочется убрать ее с дороги. Мой мозг измышляет идеальное убийство. Мое отношение к этой женщине приобретает параноидальный характер. Я сравниваю ее с Моной. В моих глазах Мона никогда не была некрасивой. У нее не было недостатков. Она затмевала всех других женщин. И даже в смерти оставалась красивой.

Ты знаешь, я ни во что не верю. Я безбожник. Врата Божественного всегда были для меня закрыты. Если эта дверь когда-нибудь и открывалась, я прошел мимо, не заметив, что таится внутри. Начинаешь думать: а не живешь ли ты в своего рода помрачении рассудка? Не прячется ли за миром вещей сокрытый мир, тайна по ту сторону материального, которую мой хваленый интеллект не в состоянии познать? Может, я вытеснил духовное измерение и придал слишком большое значение чувствам и разуму, притом жестко разделяя сердце и мозг, который я, кстати сказать, в случае несчастья намереваюсь завещать чудесному новому миру науки вместе с прочими остатками кадавра. Смерть на дороге — всем нам приходится мириться с этим риском. Есть что-то прекрасное в том, чтобы продолжать жить в чужом теле. Мысль, что твое сердце бьется для другого, работает ради жизни другого. Что телу уготована иная судьба, нежели пойти на корм червям. Я готов смириться с потерей лучшего друга детства при мысли о возможности соединить смерть с любовью к ближнему.

Можешь относиться к этому как к жертвоприношению Моне. Упущенное при ее жизни хочу восполнить в смерти. Я не рассчитываю прожить больше пятидесяти лет. Не при моем образе жизни. Так что, полагаю, мои органы к тому времени еще будут на что-то годны. Не желаю окончить дни в доме престарелых, с негодным телом. Не хочу быть старым. Слишком для этого стыдлив.

Ничего не имею против пожилых людей. Я обожал свою бабушку. Она была оракулом моего детства. Просто слишком люблю свое тело, чтобы перенести его распад. Старое тело не может быть моим. Видя на улице старика, согбенного, с медленной, шаркающей походкой, едва передвигающего ноги, я воспринимаю его как существо совсем другого вида, из далекой мистической страны — страны стариков за пределами мира людей. Не представляю себя в старости. Не могу связать себя с упадком. Не хочу превратиться в старое прогнившее дерево или иссушенное растение на пути к старости и смерти.

Ты можешь сказать, что Мона решила проблему своего старения. Она, если это возможно, боялась старости больше меня. Сильнее всего в моих изменах ее мучило то, что избранницы были, как правило, лет на десять — пятнадцать моложе нее. Теперь она навсегда пребудет тридцатисемилетней красавицей. Даже когда моим любовницами стукнет по пятьдесят. В моих мечтах она уже стала мифом. Проснувшись, я не верю, что она мертва. Мона такая живая, что иногда мне кажется, будто она сейчас сидит в гостиной и слушает Второй клавирный концерт Брамса, как обычно, ближе к вечеру, перед тем как мы принимались готовить ужин. Она стала бессмертной. Могу сказать это и по-другому. Я больше не верю в смерть.

Пойми меня правильно. Я не стал спиритистом или мистиком. Просто пришлось осознать, что между небом и землей существует больше, нежели мне хотелось бы. Смерть Моны обогатила меня. Я чувствую: она умерла, чтобы дать мне новую жизнь. Открыла мне дверь в светлые покои смерти. Надеюсь, она знает, где бы ни находилась, что подарила мне самое дорогое, что только один человек может подарить другому, — свою жизнь.