Денис Соболев - Иерусалим

— Мне показалось, что вам было бы интересно и полезно познакомиться с Барухом, — добавила Регина Марковна, но было понятно, что даже при ее уме и такте спасти положение практически невозможно.

Мы немного поговорили и ушли.

— Ну как тебе тетка? — спросил Саша.

— Замечательно. Именно такой я ее себе и представлял. Я же про нее с детства слышу. Хотя, ну и гости у нее…

— В первый раз вижу. Но вообще-то, это наверное один из наших родственников; они приезжают отовариваться из своих украин и живут у тети; я не знаю, почему она их терпит. Дед выходит из себя, как только о них слышит; это сплошь провинциальные скобари; ты бы их видел. А тетя, можешь себе это представить, терпеливо объясняет им, что у вещей может быть не только цена, но и стиль, и позволяет у себя жить. А они рассказывают ей о том, что купили, что сколько стоило, как надо жить, кто из общих родственников как «устроился» в этой жизни и о том, сколько зарабатывают знакомые продавцы и зубные техники.

Как это ни странно, это была правда; впоследствии я обратил внимание на то, что, разговаривая с людьми не своего круга, не давшими, по ее мнению, повода относиться к ним с пренебрежением, Регина Марковна была не только предельно любезна и предупредительна, но и бесконечно осмотрительна, никогда не позволяя собеседнику почувствовать свое несравненное душевное превосходство или низменность тем, занимающих его мысли; ее, как казалось, врожденная, доброжелательная и безусловная любезность была столь велика, что часто заставляла даже случайных знакомых и родственников, регулярно пользовавшихся ее услугами, строить самые немыслимые предположения в отношении того, почему именно она перед ними заискивает, и проникаться к ней, как и ко всем зависимым от них людям, тайным, но глубоким и искренним пренебрежением, смешанным, впрочем, с не менее искренней завистью. В довершение ко всему этому, как и большинство выходцев из низов, ее родственники оценивали положение людей в зависимости от степени нелюбезности, с которой эти люди с ними обходились, или исходя из того количества усилий, которое им пришлось потратить, чтобы в тот или иной дом проникнуть. И в этом смысле гостеприимство Регины Марковны также не прибавляло уважения к ней — по контрасту, между прочим, с Сашиным дедом, который, воспринимая подобные визиты как тяжелейшее бремя и намеренную кражу его времени, не пускал родственников на порог.

Я думаю, что, будучи человеком проницательным, Регина Марковна, разумеется, знала о чувствах своих гостей, но это знание не могло, как это ни странно, повлиять на ее поступки, которые в данном случае были совершенно безличны и безобъектны. Если бы ее гостеприимство и предупредительность были направлены на конкретных людей, то возмущение их неблагодарностью или корыстью могло бы на нее повлиять и в конечном счете тем или иным способом изменить общий склад ее отношения к ним. Но, на самом деле это было не так. Ее любезность и снисходительность были частью ее самой, совершенно беспредметным образом бытия; что же касается людей не ее круга, то они интересовали ее столь же мало, сколь искреннее и подчеркнутое внимание она к ним проявляла. Ее подлинное отношение к этим людям становилось ощутимым в те крайне редкие моменты, когда те или иные чувства или погруженность в свои мысли оказывались сильнее врожденного такта, и Регина Марковна начинала отвечать на вопросы своих случайных собеседников так, как если бы действительно пыталась донести до них свои мысли; не имея ни малейшего представления об общеобязательном, она могла долго пересказывать хорошо известные банальности, которые, как ей казалось, ее собеседникам следует узнать, чтобы потом, неожиданно сорвавшись в область интеллигентной речи, вымостить свой рассказ десятками ничего не говорящих им имен, которые, уже следуя за упругим шагом привычной ей мысли, она не могла или не считала нужным объяснять. Принимая у себя своих родственников, она знала, что их существование ни в одной точке не пересекалось с ее жизнью, да и с жизнью этого города, расстеленной между безбрежными музейными залами, печальной гордостью своею чуждостью и неизбывным чувством обреченности. Если у ее любезности и гостеприимства была какая-то иная причина, помимо верности выбранному ею образу бытия, то она так и осталась от меня скрытой; в любом случае, никакой цели у них не было.

— Но вообще-то он не похож на наших родственников, — сказал Саша, подумав, — обычно это такие крикливые разряженные мещане с чемоданами для скупки товара. Они даже время измеряют покупками: «Это было через два года после того, как мы купили холодильник ЗИЛ». А это просто бомж какой-то.