Мишель Рио - Неверный шаг

Незнакомец убрал со стола и вышел во двор. Обошел вокруг дома и поднялся на насыпь. Все окна в южной стене усадьбы светились, и яркие прямоугольники пронизывали полумрак, окутавший цветники и фруктовые деревья; наверху небо было совсем ясное, светло-голубое на западе, как будто ночь поднималась с земли, чтобы захватить догоравший в вышине последний луч дня. Этот вечерний полусвет придавал всему пейзажу удивительную и трогательную прелесть — разливая вокруг пьянящее ощущение довольства и мирной радости, глубокого покоя и приятной истомы, рождавшееся из абсолютной красоты предметов, отобранных заботливым случаем. С этой стороны было семь окон. Ставней не запирали, и никакая занавеска или полог не заслоняли стекла, оставляя почти полный обзор внутренних помещений. Через два левых окна была видна спальня — с широкой кроватью, старинным шкафом, трельяжем и несколькими креслами. В три следующих открывался вид на большую залу, служившую, видимо, столовой и гостиной. Ближний к окну край длинного массивного стола был заставлен остатками еды. Два последних, правых, относились к другой комнате, по которой двигались человеческие силуэты. Незнакомец спустился с насыпи и ступил на территорию усадьбы. Он приблизился к дому и притаился в тени за широким стволом дерева с низкими ветками. В правой комнате девочка, в ночной рубашке, прыгала на кровати, отталкиваясь обеими ногами. Мерло поцеловал ее и вышел в большую. комнату, сел к столу. Мари Бремон уложила девочку и осталась с ней на минутку, ласково говоря ей что-то и гладя по голове. Потом и она вышла. Оба окна погасли и сделались черными. Короткое время женщина и Мерло разговаривали. Журналист встал из-за стола. Надел плащ. Обнял Мари за плечи, долго не отпускал. Наконец он оторвался от нее и исчез в глубине комнаты. Было слышно, как хлопнула входная дверь, потом дверца машины. Заработал мотор, звук гулко прокатился, рассыпался и замер вдали, наступила тишина. Женщина открыла дверь в детскую. Она на мгновение заслонила собой свет, прошла, наклонилась к кроватке, выпрямилась и тихо вышла. Потушила свет в столовой и вошла в левую комнату, спальню. Задумчиво присела на край кровати. Зажгла сигарету, встала и принялась ходить взад и вперед. Раздавила в пепельнице только что зажженную сигарету, легла поверх одеяла, свернулась калачиком, обхватила себя руками — словно сама у себя ища защиты, пытаясь как-то закрыться от подступившей боли и отчаяния. Но скоро обмякла, разжала руки и горько разрыдалась, вздрагивая всем телом в безудержном плаче. Понемногу она успокоилась, поднялась с постели и вышла из комнаты. Спустя довольно долгое время она возвратилась, обернувшись купальной простыней, которая почти не скрывала ее длинные ноги и плечи; мокрые волосы вычерчивали правильный овал ее лица, липли к спине. Она держала в руке снятую одежду, бросила ее в кресло. Развязала простыню, и она свободно соскользнула на пол. Ее тело было стройным и спелым, длинным и сильным, полным жизненных соков. Строгое совершенство линий сочеталось в нем с почти неумеренной чувственностью форм и движений, как если бы рисунок живописца, эстетически совершенный контур, одновременно четкий и воздушный, очертил саму живую плоть. Она опустилась на постель, легла, распрямив ноги. Тронула себя рукой между бедер. Начала ласкать себя, сначала неуверенно, потом все более порывисто и настойчиво. Казалось, она получила наслаждение. Перекатилась на живот и снова зашлась в судорожном плаче. Наконец она встала и дошла до дверей, окна потухли. Большой дом лежал теперь черный, как мертвый. Снаружи ночь тоже окончательно прогнала день. Незнакомец вышел из-за своего укрытия, перебрался назад через насыпь и возвратился в свой домик. Тусклый огонек в очаге бросал из темноты голубые и золотые язычки. Незнакомец зажег керосиновую лампу, поставил ее на пол перед раскладушкой, переложил туда же книгу и пистолет. Забрался в спальник и принялся читать. Прошло довольно много времени, прежде чем он задул лампу. Рдеющее зарево углей мерцающим нимбом рассыпалось по каминной топке. За оконным стеклом на густо-синем ночном небе вставала круглая луна.

Незнакомец брился перед маленьким зеркальцем, висящим над раковиной. Время от времени он погружал бритву в ванночку с горячей водой, в которой поддерживал постоянно высокую температуру, подливая туда воду из чайника, кипевшего на плите, где шумели горящие поленья. Он был наг. Его тело воплощало в себе верховную свободу непогрешимого звериного инстинкта, безошибочно обеспечивающего защиту и самосохранение, и — в такой же степени — покорность идеальной машины, послушной воле, безраздельно подвластной разуму. Это был в своем роде совершеннейший гибрид природы и цивилизации.