Андрей Балдин - Лёвушка и чудо

Все в толстовских Святках о воде. Вода обратилась в снег; тем лучше — из снега Лёвушке проще слепить иной мир. В ясном сознании того, что творит, он противопоставляет этот снежный — водный, нижний — мир христианским небесам.

Сцены Святок прописаны у него демонстративно язычески.

Путешествие героев «под воду» начинается почти незаметно, в скуке и незнании, в пустом хождении Наташи по пустому дому [36] Тут выясняется окончательно, что Наташа ведьма. Слоняясь по исчезнувшему дому, она проверяет над всеми свою странную власть. Все подчиняются ей беспрекословно; иначе и быть не может: здесь ее царство. Лёвушка наслаждается ее всевластием (потому что это и его колдовское всевластие, это его дом), он так и пишет: «…обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, Наташа вошла в залу, взяла гитару…» и проч. Что же это за власть? Несомненно, волшебницы, колдуньи, ведьмы. Она спрашивает у шута Настасьи Ивановны, что от нее родится? «Блохи, стрекозы, кузнецы», — без запинки отвечает шут. Как же не ведьма? Наташа и сама это знает, ей скучно оттого, что в очередной раз повторяется эта очевидная истина. . Есть, однако, «потребность какого-нибудь ознаменования этого времени». От скуки Наташа начинает переменять святочные обряды — у нее, колдуньи, есть право менять эти обряды, только от этого вдвое скучней самой колдунье. Начинаются страдания во времени и пространстве (подавай ей жениха здесь и сейчас), затем странные, как будто детские разговоры о времени, но на самом деле не вполне детские, толстовские разговоры, в которых открывается его сокровенный взгляд на свойства и природу времени [37] Здесь звучат самые заветные слова Наташи о вечности: «— Отчего же трудно представить вечность? …Нынче будет, завтра будет, всегда будет, и вчера было, и третьего дня было…» («Война и мир», II, IV, X.) Тут говорится о протяжении мгновения, о раскрытии его; так отворяет крылья бабочка времени, которую с детства ловит Лёвушка. Ловит здесь, в Ясной (в Отрадном), где ему нужно отворить в мгновении вечность, нужно спастись. Это религиозное действие, надобность которого определяет церковь, выдуманная братом Николаем, знаменитое «муравейное братство». Лёвушка принадлежит этой церкви, исповедует эту веру. Вот и Наташа, разговаривая о времени, вдруг вспоминает, как они веровали в детстве: помолились, чтобы снег во дворе сделался сахаром, и тут же бросились пробовать: не помогла ли молитва, не стал ли сладок снег? — и так до того момента, пока не делается ясно, что целью разговоров является бегство от этого времени. Куда? В воду — на Святки только и делают, что смотрят воду, слушают воду, — в снег, в иное время. И вот уже все быстрее разворачивается движение, путешествие по снежной дороге неведомо куда, будто бы к соседям в Мелюковку, но никакая это не Мелюковка, а другое царство, — снежное Наташино царство [38] Перевернутое, святочное царство. «На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело». («Война и мир», II, IV, XI.). .

…Но она ведьма! Ей свойственна женская жестокость, она играет в кошки-мышки с женихами, смеясь, разрешает себе любить нескольких мужчин разом; она определяет Соню пустоцветом — приговор тем более ужасный, что история Сони и Николая взята из жизни, стало быть, это отзывается приговором прототипу Сони, любимой тетушке Толстого.

Сам Толстой задним числом выносит тетушке этот ужасный приговор.

И это возможно, потому что здесь их царство — детское, женское, жестокое, с горячими любовью и ненавистью, с легкостью тасуемыми мгновением и вечностью .

Такова Наташа, таков же и Лёвушка. Они отчасти одно и то же; неслучайно Лев Николаевич Толстой в ответ на вопрос: «С кого вы писали Наташу?» отвечал порой: « С себя. Наташа — это я» .

Это важный вопрос, о прототипе Наташи, недаром столько находилось кандидаток на роль Наташи. В самом деле, если для Толстого так важно было найти для всякого своего героя реальный прототип из семейной хроники — кто такая Наташа? Она не может быть списана «мозаично»: слишком целен ее образ. И прототип ее не Лёвушка; Толстой мог сообщить ей свои детские мысли и даже самые заветные «философские» максимы (об устройстве времени), и все же не он ее базовый, исходный прототип.