Джоанн Харрис: Темный ангел

Мы продолжаем надеяться, Марта и я. В последний раз мы были так близки, говорит она мне, так душераздирающе близки. А сейчас мы близки как никогда, память об Эффи, скорбь по Эффи связывает нас, но не горечью, а нежной грустью о том, что могло бы быть. Эффи, наша маленькая девочка. Наша бледная сестра. Знайте, мы любили ее сильнее, чем вам доводилось любить. Мы любили ее и хотели, чтобы она всегда была с нами… в каком-то смысле она и есть с нами, в наших сердцах. Бедная, храбрая Эффи, которая привела мою Марту домой.

Зимними вечерами я сижу в своем фургоне, горит голубая свеча, Тисси, Мегера и Алекто свернулись у моих ног перед очагом, и я пою Марте, а она мурлычет у меня на коленях:

Однажды мы найдем ее, Марта, обещаю я ей, поглаживая мягкий черный мех. Чувствительную девушку с сияющими невинными глазами. Одинокую, которой нужна мать, нужна сестра. Однажды мы найдем ее. Скоро…

Это была Эффи, никаких сомнений. Они повели меня в морг на опознание и все это время были так любезны – молчаливой любезностью палачей. Я чувствовал, как петля затягивается на шее с каждым вздохом… Она лежала на мраморной плите, чуть неровно, а в канавке у моих ног бежала зловонная дезинфицирующая жидкость, тихонько журча в необъятной тишине морга.

Я кивнул:

– Это Эффи.

– Да, сэр. – Сержант Мерль оставался бесстрастен, словно мы обсуждали тему, интереса не представляющую. – Врачи говорят, тело какое-то время пролежало в склепе. Приблизительно с Рождества. Видимо, холод замедлил… э… процесс разложения.

– Но, черт побери, я видел ее!

Мерль посмотрел на меня пусто, словно вежливость не позволяла ему прокомментировать мои слова.

– Я видел ее… через несколько дней после этого!

Молчание.

– К тому же, если бы я знал, что она правда умерла, зачем мне было рассказывать вам, где она?

Сержант смущенно посмотрел на меня.

– Мистер Честер уже сообщил полиции, – сказал он. – Э-э… ответственность , сказал он, не давала ему покоя.

– Генри – больной человек! – фыркнул я. – Он не способен отличать факты от вымыслов.

– Этот джентльмен, несомненно, пребывает в смятении, сэр, – сказал Мерль. – Вообще говоря, доктор Рассел, психиатр, не уверен в его душевном здоровье.

Черт бы его побрал! Я видел, во что Генри играет: улики есть, но слово известного врача может значить, что Генри не придется держать ответ за убийство Эффи. Но будь я проклят, если позволю ему повесить это на меня.

– Вы говорили с Фанни Миллер? – Я слышал отчаяние в собственном голосе, но не мог ничего поделать. – Она-то расскажет вам правду. Это ведь она все придумала. Эффи жила у нее.

Снова безмолвный почтительный упрек.

– Я посылал человека на Крук-стрит, – невозмутимо произнес Мерль. – Но, к несчастью, там было пусто. Я оставил караульного у дома, но мисс Миллер пока не возвращалась. Да и никто другой, раз уж на то пошло.

Ну и новость. Меня словно обухом огрели.

– Соседи! – выдохнул я. – Спросите их. Спросите любого…

– Никто не помнит, чтобы когда-нибудь видел там молодую женщину, похожую на миссис Честер.

– Конечно, они не помнят! – выпалил я. – Говорю вам, она была переодета!

Мерль просто посмотрел на меня с печальным недоверием, и рука моя сама потянулась к шее. Невидимая петля затягивалась.

Думаю, вы знаете конец этой грязной истории – все знают. Даже здесь, среди racaille [36], я приобрел славу: они зовут меня козырным валетом и обращаются ко мне уважительно, как к джентльмену, которого ждет виселица. Иногда стражник подкидывает мне засаленную колоду карт, и я снисхожу до короткой партии в покер.

Я всегда выигрываю.

Судебное разбирательство прошло неплохо – вообще-то мне даже понравился этот спектакль. Защита была смелой, но ее легко задушили – я бы и сам сказал адвокату, что ссылка на невменяемость не пройдет, – но прокурор оказался злобным старым методистом, он раскопал все подробности моей пестрой карьеры, включая некоторые эпизоды, о которых я и сам забыл, и любовно смаковал детали. Еще там было много женщин, и, когда судья надел свою черную шапочку, его дрожащий старческий голос потонул в стонах и рыданиях. Женщины!

Ну, я получил свою отсрочку на три воскресенья – и ни в одно из них не стал встречаться со священником, но в конце концов он сам пришел ко мне. Ему невыносимо сознавать, сказал он, что нераскаявшийся грешник отправится на виселицу. Это легко исправить, заявил я: не вешайте меня! Вряд ли он оценил шутку. Они обделены чувством юмора. Со слезящимися старческими глазами он рассказывал мне про ад. Но я помню свою последнюю триумфальную картину «Содом и Гоморра» и думаю, что знаю про ад гораздо больше старого распутника. Ад там, куда попадают все грешницы, – я говорил вам, что люблю погорячее, – и, может быть, оттуда, снизу, я смогу заглянуть ангелам под платья, или рясы, или что они там носят, и узрю ответ на старый богословский вопрос.