Айрис Мердок - Монахини и солдаты

— Будь осторожен, Тим.

— Куда уходит вода?

— Не знаю.

— Гертруда, уйдемте отсюда.

— О боже, что это? — Она показывала на поток, выше по течению.

К ним несло, крутя и швыряя из стороны в сторону, человеческое тело, безвольное, распухшее.

Тим вскочил на ноги. Затем они разглядели, что это не человек, а большая черная собака, дохлая. Ее бледное раздувшееся брюхо в какой-то момент показалось им человеческим лицом. Розовая шкура вспыхнула на солнце, когда собака, вертясь, проплыла мимо. Тим дернулся было, чтобы спасти ее, но не было сомнений, что она мертва. Труп задержался на вершине покрытого зеленой слизью склона, и их глазам предстала жалобная черная морда, белые зубы, неожиданно поднявшаяся лапа. Затем собака перевернулась и полетела вниз, на мгновение скрылась под водой и исчезла в туннеле.

Гертруда отвернулась и закрыла лицо руками. Тим хотел сказать что-нибудь, но увидел, как ее плечи опустились и затряслись. Гертруда плакала навзрыд.

— Дорогая… — проговорил Тим.

Он растерялся, не решаясь подойти к ней, коснуться. Он чувствовал себя отвратительно, обеспокоенный, испуганный ее слезами и дурным знаком в виде утонувшей собаки.

Гертруда уже рыдала в голос. Все так же закрывая лицо ладонями, она опустилась на колени, а потом упала ничком на траву. Протянула руку и поправила юбку. Тим беспомощно стоял, глядя на подошвы ее туфель.

— Гертруда, ну прекратите же, пожалуйста, — раздраженно сказал он. — Вы меня так расстраиваете.

Гертруда, кажется, перестала плакать. Плечи ее больше не тряслись, и она лежала не двигаясь. Потом сказала в траву твердым голосом:

— Извини. Прошу тебя, уйди, пожалуйста.

— Простите. Я ухожу. Пойду сделаю несколько этюдов. Я все равно собирался в это место.

Себе же сказал, что притворится, будто уходит, а сам спрячется поблизости, нельзя оставлять ее одну.

У подножия скал было множество маленьких овражков и расселин, заполненных сухой растительностью, где можно было надежно спрятаться. Он, нарочито громко топая, отошел, а затем быстро заполз в углубление в скалах, невидимое за какими-то колючими метелками. Снял рюкзак и вперился взглядом в Гертруду. Про себя он думал: если вдруг заметит, что Гертруда хочет броситься в канал, то что он сможет сделать? Вероятно, ничего.

Несколько минут спустя Гертруда села и огляделась, чтобы убедиться, что Тим ушел. Посидела какое-то время, некрасиво сутулясь и потирая лицо. Затем медленно, с трудом, как старуха, страдающая артритом, поднялась, отряхнула платье и долго стояла неподвижно, глядя в даль за каналом. Повернулась и, к облегчению Тима, пошла обратно к скалам. Она прошла совсем рядом, но он, припав к земле, не видел ее лица, и стала взбираться вверх, но уже без прежнего проворства, а нехотя, устало, наклоняясь вперед и помогая себе руками, временами чуть ли не ползком.

Когда она исчезла за гребнем, Тим вскочил. Немного задержался, чтобы выпить воды из своей бутылки, и полез ей вдогонку. С вершины он увидел появляющееся иногда среди камней голубое платье. А еще, совсем рядом, густую смоковницу и под ней корзину, которую оставил здесь в тот день, когда едва не утонул в канале. Подхватив корзину, он последовал за Гертрудой, которая двигалась очень медленно. Она не оглядывалась. Он смотрел сверху, как она идет сиротливой, иногда неуверенной походкой через виноградник, тополиную аллею, ручей и оливковую рощу к дому. Потом повернул назад.

Прошел немного вперед и сел. Глянул на часы. Еще не было одиннадцати. Возвращаться раньше вечера не стоило. Гертруде будет невыносимо, если он станет свидетелем ее горя. Что же делать? Писать не хотелось. Он почувствовал себя глубоко несчастным, и это было как физическое недомогание. Болели ноги, ломило голову, сводило живот. Он с усилием встал, как до этого Гертруда, прошел несколько шагов и остановился, бессмысленно глядя, как собака. Неожиданно вспомнилось купание Гертруды в кристальном озерце, но идти туда не хотелось, не хотелось видеть «лик». Возможно, подумалось ему, он больше никогда туда не пойдет, возможно, забудет туда дорогу.

Что с ним происходит? Он чувствует себя отвратительным, бесполезным, больным от самого себя. Куда он идет, зачем живет? Какова была его жизнь, какой будет? Он жил ложью, обманывая себя. Он неспособен рисовать, неспособен зарабатывать, неспособен вообще ни на что. Лучше было бросить живопись, он очень долго пытается сделать что-то стоящее, но ясно, что художник из него плохой. Лучше отказаться от дальнейших попыток, признать, что он подражатель, жалкий подражатель, и только.