Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки

— Мамочка! Не надо! Я не хочу персиков!

Продавец, глядя на нее, произнес философски:

— Да… Кажется, ребеночек наелся…

Но мы, конечно, купили два ящика, которые и взяли с собой в поезд.

— Не забудьте на ночь закрыть дверь купе! — сказала проводница и самостоятельно, чтобы не оставить нам уже никакого выбора, с лязгом и скрежетом ее задвинула.

Мы возвращались домой. С юга. И в купе нас было пятеро. На верхней полке напротив меня возлежал папаня мой героический, Александр Васильевич, а на нижних расположились моя матушка и моя тетушка Оля. Рядом с Ольгой, на одной с ней полке, уже полчаса как мирно посапывала моя двоюродная сестричка Женечка. Женечке на тот момент было два с половиной года. Она была вполне доброжелательным, общительным и улыбчивым ребенком. Кроме рассказанной уже истории с персиками, она не доставила нам за все время отдыха никакого беспокойства.

Ночь мало того что упала сверху, придавив тяжелым и горячим медвежьим телом, она еще и ворочалась, гоня начавший было приходить сон. Простыни тоже были горячими и липкими. Воздуху не хватало. Даже переворачивание подушки спасало только на несколько минут. Периодически чья-нибудь рука начинала шарить на столе и хвататься за бутылку с водой.

Вода, конечно, тоже не помогала. Она тут же испарялась и делала окружающую действительность еще жарче и мокрее. Наконец все угомонились, перестали вертеться и заснули. В жаркой духоте купе воцарилась тишина.

Тыгдымский конь поезда равномерно и послушно говорил свое «тыгдым-тыгдым». Полчаса прошло в мирной обстановке. И тут на верхней полке раздалось «кхм». А потом «кхе-кхе», а потом кашель из сдерживаемого превратился в оглушительно громкий. Это наступили последствия папенькиного курения. А курили они «Беломор» фабрики Урицкого. И на юг с собой брали его же. Но папирос не хватило, поэтому прямо перед отходом поезда Александр Васильевич прикупили себе краснодарского «Беломору».

Проснулись я, мама и Оля. Не говоря уже о папе, которого крючило на верхней полочке. Мы поили его водичкой, давали ментоловый леденец, и, наконец, кашель стих, и измученный папа немедленно отбыл в сон.

Тут, с задержкой на двадцать минут, проснулась Женечка. Она села на полке, потерла кулачками глаза и захныкала. «Хнык-хнык» перешел в «а-а-а…», а потом в «А-А-А!». Ольга схватила дитя на руки, дала попить водички и стала укачивать. Что в условиях духоты и жары только раздражало младенца. Не, правильно, кому бы было по душе, чтобы вас прижимали к горячему и липкому, да еще и трясли вверх-вниз.

Наконец измученное дитя потеряло все силы и замолкло. Наступила тишина. По коридору, обивая двери боками, прошел в туалет кто-то, разбуженный детскими криками. И схватился за ручку нашего купе. Матюгнулся и пошел дальше.

Бдительный папа привстал на своем покладочном месте и грозно вопросил:

— Что такое?

Хриплый со сна голос работал плохо, и папа решил откашляться. «Кхм». Но дальше не смог спросить уже ничего, потому что это «кхм» переросло в знакомое нам «кхе-кхе», а потом дошло и до апофеозо модерато — кашель рос и ширился, поднимая нас с полок.

Как только папа завершил свою симфонию для кашля с оркестром, потому что, кашляя, он пристукивал рукой по краю полки, вступила Женя. Она опять села, оглядела присутствующих и сказала детским ангельским голоском:

— Хочу к мамочке.

Оля кинулась к своему птенцу и попыталась обнять.

— Уйди, я хочу к мамочке! — закричало дитя и стало отмахиваться от нее двумя ручонками. Вечер переставал быть томным.

Мы с мамой сидели на нижних полках и тупо пялились в черноту за окном. Сверху с неизбежной частотой доносились приступы кашля. В тамбуре, под аккомпанемент детских рыданий и стук колес, Оля качала Женечку и периодически вскрикивала:

— Я, я твоя мамочка!

Мы возвращались домой свежими и отдохнувшими. Под нижней полкой стояли, дозревая, два ящика персиков.

С тем самым местом, где тетя в шляпке и с яйцами, которое у «Молокосоюза», был связан еще один эпизод. Правда, участие в нем принимала не Оля, а моя бабушка, Нина Леонтьевна [3] Не подумайте, что автор в отчестве родной бабушки путается. Просто в жизни она была Леоновна, а по паспорту — Леонтьевна. Ошибка паспортистки. Бабушка в последние годы жизни очень редко выходила на улицу. И не потому, что ходила плохо. Нет, ходила-то она хорошо, но вот астма у нее была. Наличие такого заболевания мешало ей, аки птичке, вспархивать по лестнице.