Канта Ибрагимов - Аврора

— Ах, ты, дрянь! — возмутился Бидаев. — Ты хочешь сказать, что ты человек, а я не человек?

— А разве, что ты творишь, гуманно?

— Замолкни! Ты будешь учить меня, старая шлюха!

— Что? — вот тут Аврора дернулась, стала вскипать. — Я все стерплю, и терпела. Но «шлюха»?.. Не забудь. Я замужем, у меня есть муж.

— Ты о Цанаеве? — усмехнулся Бидаев.

— Есть и Таусовы.

— Ты о своем ублюдке калеке-племяннике? — и это она вынесла. А он продолжал: — Так он еще раз в горы пойдет, кокнем, и ваши боевики, то есть бандиты-менты, его не спасут.

— Все в руках Бога. Всех не истребишь.

— Ха-ха-ха, ты, наверное, об этом, — он грубо ткнул пальцем по ее слегка выпирающему животу — Оплодотворилась?! Хочешь, чтобы еще один ублюдок поперек моего горла встал?

Вот тут она не совладала собой, с воплем:

— Сам ты ублюдок и породивший тебя отец был ублюдок и тварь! — она, как защищающая свое потомство волчица, бросилась на него, словно жаждая вырвать его злобный язык, бессовестные глаза.

И неизвестно, как бы этот поединок закончился, все-таки Аврора и духом, и телом была сильна, подмяла следователя. Да все, как положено, было под контролем. В кабинет забежали сослуживцы, оторвали Аврору, и она в пылу гнева и борьбы услышала слова Бидаева:

— Шприц, укол ей всади.

— Нельзя, она ведь беременна.

— Я сказал, быстрей!

А Аврора еще более взбунтовалась, рассвирепела… Увы! Когда она пришла в себя — вокруг тишина, покой, белым-бело, лишь от постели сыростью и подвалом веет, а она первым делом провела по животу, ведь она уже привыкла его ласкать, с ним разговаривать, и он ее частенько, когда недоволен был, — ножками или головой…

Все. У нее все болело, все ныло. Она, наверное, впервые в жизни почувствовала какой-то надлом, — впереди только пропасть, бездна, как ад, и она с трудом, на ватных ногах пошла туда, постучала в это чертово логово, а кричать, кого-то звать, сил нет. Да и кого здесь возможно позвать? Да тяжелая дверь в преисподнюю отворилась и перед ней — крупная, взрослая женщина в выцветшем халате.

— Где мой ребенок? — взмолилась Аврора.

Слезы ручьями текли по ее изможденному, бескровному лицу.

— Какой ребенок? — женщина с бесстрастием и с презрением с ног до головы осмотрела Аврору. — Что надо?

— Где мой ребенок? — испуганно-мертвецким голосом произнесла Аврора.

— A-а, ты о выкидыше? В канализацию, куда ж еще?

— О-о! — вознесла дрожащие руки Аврора, будто хотела эту женщину задушить, но та ее грубо отпихнула, захлопнула дверь.

Аврора стала стучать в дверь, как могла, кричала, точнее, слабо стонала. Тишина, и вдруг она догадалась:

— Откройте! Я подпишу любую бумагу! Передайте Бидаеву, что я подпишусь.

Не мгновенно, но среагировали — появился Бидаев, тоже не совсем свежий, злой, с исцарапанным лицом (за это он получит медаль и повышение по службе, как борец с терроризмом).

— Что скулишь?.. Давно бы так. А то выпендриваешься, словно у тебя иной вариант есть.

— Отдай, верни! Будь человеком, — она на кафеле, полусидя, полуваляясь перед ним, умоляла: — Если ты чеченец, помоги. Отдай. Не дай бросить в канализацию. Помоги! Отдай!

— Ты о чем?.. Да успокойся и внятно скажи.

— Ребенок, ребенок, — скулила она.

— А! — додумался Бидаев. — Ну и что?

— Отдай, не дай в канализацию… Это ведь существо, моя кровь…

— Это невозможно, — он пихнул ее. — Вставай.

— Я заплачу.

Наступила пауза. Он сел на корточки перед ней, с брезгливостью на лице, но все же прильнул к ее уху и на чеченском прошептал:

— Сколько?

— Все. Все, что у меня есть, — так же на чеченском шептала она.

— Это сколько?

— Все. Все, что есть.

— Сколько? Цифру скажи.

— Двадцать.

— Что?

— Двадцать тысяч.

— Чего? Деревянных, русских? Или?

— Евро.

Лицо Бидаева оживилось, приняло вразумительный вид:

— Это почти невозможно. Но я постараюсь, — он встал, вновь ее пихнул. — Но ты не шуми.

Вернулся он скоро. Видимо, старался, аж запыхался. А она застыла в той же позе, лишь слезы текут и вся дрожит.

— Договорился, — тихо сказал он. — Только вашему брату веры нет. Как говорил классик: «Утром деньги — вечером стулья». Кому будешь звонить? — и пока она думала, он уже и это знал. — Цанаеву?

Как только произнесли эту фамилию, она встрепенулась, словно очнулась. Встала, даже спину выпрямить постаралась.

— Воды, дайте мне, пожалуйста, воды.

Ее зубы стучали о стакан, и любимый номер она еле набрала и, поразив даже Бидаева, говорила с мужем твердо, как можно спокойнее.