Канта Ибрагимов - Аврора

Ломаев признался:

— Звонила Аврора. Просит, точнее, требует, чтобы я тебя в лучшую комнату перевел, — он залпом осушил рюмку, сморщился и в упор глядя на соседа: — Если она тебе позвонит, скажешь, что я тебя перевел.

— Из-за диссертации или по старой дружбе? — усмехнулся Цанаев.

— Гал, перестань… Ну, я ведь не Бог. А ныне все за деньги.

— И Аврора дала тебе докторскую за деньги?

Ломаев насупился, еще налил водки:

— Выпьешь? — и, видя, что собеседник не притронулся к рюмке, выпил сам и, жадно закусывая, уже не желая смотреть на соседа, подытожил. — А ты, как перестал пить, изменился.

— Испортился? Загниваю? — усмехнулся Цанаев. — А то был заспиртован.

Далее разговор не клеился. Попросив счет, Лома-ев демонстративно щедро расплатился, мол, я плачу. Холодно они расстались у кафе. И когда Гал Аладович шел в общежитие, а еще более, попав в комнатенку, у него все более и более стало вскипать чувство собственного недовольства, даже ничтожества. И это ощущение было до того уничтожительным, так сдавило грудь, не давало дышать, что у него только и было сил, чтобы упасть на кровать, свернуться калачиком, а по-другому и габариты не позволяют, — и так лежал, злясь на самого себя — он хуже, чем иждивенец, неудачник!

Уже Аврора должна заботиться о нем. А он за свою жизнь даже на свой угол не заработал. Более того, жилье отца уступил, не отстоял. Не мужчина! Он хотел плакать, то ли уже плачет и стонет. И боль, знакомая, жгучая боль в груди все усиливается, не дает дышать, и он понимал, что надо выпить лекарство, которое он из-за отсутствия денег не смог купить… Еще была мысль вызвать скорую, но он почему-то и это не сделал; не хотел, не мог…

«Так даже лучше», — угасающая мысль.

А боль… уже колюще-жгучая боль, и он задыхается, и где-то, как искра, как маленький уголек надежды, что скоро, вот-вот, все это кончится, кончатся его мучения, жизненный позор и унижения. Он даже не стонет, он от боли и слабости жалобно скулит. Его большое, уже издыхающее тело хочет выпрямиться, да и это он по своей жизни не заслужил: спинка кровати не пускает. Только в могиле он сможет выпрямиться. «А будет ли могила? Похоронят ли? — еще есть в нем мысль. — А вдруг крематорий?» Вот тут он громко застонал, и словно этот крик был услышан, к нему пробился звонок:

— Аврора! — он сумел прошептать и еще слышал:

— Гал, Гал Аладович, вы где? Что с вами?.. Вы в 1401? Хоть слово скажите!

Из последних потуг он хотел привстать — рухнул.

На сей раз Цанаев не удивлялся: еще не раскрыв глаза, понял — живой. По запаху — в реанимации, по голосам — рядом врачи.

— Цанаев — вы профессор, не в лесу, а в самом центре Москвы, в МГУ находились, а вовремя скорую не вызвали, — доктор склонился над ним. — Лекарство не пьете. Надо бы хотя бы сто грамм, чтоб расслабиться. Ведь резко бросать пить тоже нельзя… Как себя чувствуете? Ничего не болит?.. Кардиограмма у вас нормальная. Еще полчаса, и… Повезло. А вообще, сердце еще крепкое. От природы крепкое. Надо отдохнуть, подлечиться. Лекарство регулярно пить. Мы переведем вас в общую палату.

А там его уже поджидает Ломаев, улыбается, руку пожал.

— Скажу честно, — после дежурных, приветственных фраз сообщает больному: — Аврора попросила зайти.

— Точнее, докторская, — съязвил Цанаев.

У Ломаева, словно от боли, скривилось лицо, а Цанаев осторожно дотронулся до его руки:

— Прости, друг, просто я хотел отметить, что Аврора и мне, и тебе не за деньги помогает, — Ломаев ничего не сказал, лишь кивнул. — Так что, слава Богу, не все в этом мире держится на деньгах.

— Не все, — согласился Ломаев, — но почти все. Поэтому Аврора прислала тебе деньги, — он под подушку сунул конверт, вздохнул. — Представляешь, Гал, если бы она из Норвегии не вызвала тебе скорую… Я тебе фрукты привез.

— Спасибо, спасибо, не беспокойся, я себя уже очень хорошо чувствую, — виновато говорит Цанаев. — Ты уходи, не теряй из-за меня время.

— Что тебе принести?

— Ничего не надо. Придешь, если я позову. А так, время не теряй, я уже здоров. Сам видишь… Только просьба одна — на телефон положи деньги, — полез под подушку.

Через пару часов телефон Цанаева ожил, запиликал — это SMS-ки о пропущенных звонках, и лишь один абонент о нем вспоминал — номер Авроры. Однако Цанаев первым делом позвонил старшей дочери:

— Папа, ты болеешь? — и тут же в трубке голос жены. — Ты опять в больницу попал? Небось, напился? — Цанаев сам отключил аппарат.

Он долго лежал, глядя в потолок. Думал, вот-вот перезвонит дочь, а позвонила Аврора, и только она звонила ему в последующие дни и всегда интересовалась, что он ест: