Канта Ибрагимов - Аврора

— Гал Аладович? Федоров, — и после краткого приветствия. — Вы, наверное, в курсе, что некий Патрон убит.

— Теперь в курсе.

— Дело в том, что последний звонок с его мобильного был к вам.

— Вы хотите знать, о чем мы говорили?

— Я хочу дать вам совет: забудьте про него, и все. Так легче будет жить.

— А может, мне напиться?

— Хе-хе, тоже неплохой вариант. Может, даже оптимальный.

— Тогда считайте, что я пьян и говорю: накануне Патрон уехал на машине Бидаева.

— Гм, ну, я ведь вам советовал…

— А я в ваших советах не нуждаюсь, — срывается голос профессора.

— Зря. Очень даже зря… Кстати, запишите мой новый телефон. Может, пригодится.

— А вы считаете, что пригодится?

— Не знаю.

И тогда Цанаев о своем:

— А вы телефон Авроры знаете?

— Нет, — последовал жесткий ответ, и вновь тот же совет: — Впредь лишнее не болтайте.

— Всем расскажу! — заорал Цанаев, отключил телефон.

И он подумал, что надо все, что он знает, разместить в интернете. А кто это прочитает? А какая будет реакция? И за себя он абсолютно не переживает.

А вот сын? А семья? Но он ведь не трус, но и не боец. И не мужчина! Будь он мужчиной, он бы смог защитить Аврору, хотя бы просто прокормить, содержать. И никто не посмел бы ее мучить, над ней издеваться.

Но он старый, дряхлый интеллигент, который влюбиться смог, любви хочет и хотел, а быть достойным, сильным мужчиной — не смог. Только поэтому, когда вконец приперло, Аврора обратилась к Патрону, как к последней надежде и силе… А Патрона, как теперь принято говорить, замочили…

«Несчастная, одинокая Аврора, — с досадой и тоской постоянно думал о ней Цанаев. — Не дай, Бог, она узнает о гибели Патрона… А она все знает. Все узнает. Как она это переживет?» — и словно отвечая на его вопрос, он неожиданно получил сигнал — новое сообщение:

«Я приношу лишь беды. Гал Аладович, прошу вас, простите меня. Забудьте меня. Про П. молчите. Ни слова. Поберегите себя. Ради семьи. Простите, если можете. Я столько доставила вам забот. Простите. Прощайте.

«Все, — с горечью подумал Цанаев, — он-то тряпка, а Аврора потеряла последнюю опору. Неужели она вконец испугалась? Неужели этот гаденыш Бидаев смог ее сломить.?. Я должен этого сучьего сына наказать! Либо я его, либо он меня. Я все обнародую. Я его самого найду, уничтожу!»

Эти мысли не возбуждали его, а, наоборот, угнетали, и остаток рабочего дня он чувствовал себя очень скверно — больное, прооперированное сердце не выносит таких нагрузок, не просто ноет от бессилия, а словно кипит от беспомощности, изнутри жжет.

В подавленном, гнетущем состоянии он пребывал весь день на работе. Коллеги предлагали ему пойти домой, даже вид у него очень болезненный. Но он работал, работал допоздна, используя мощный поисковый ресурс компании. А работал он не на науку, а собирал скрупулезное досье на Бидаева, в том числе и на Бидаева-отца. Это был небольшой, да очень емкий, аргументированный и фактологический материал об удовлетворении спроса на терроризм.

В этом очерке много известного, есть и сенсационного откровения, факты, имена. А главное, здесь анализ, выводы и ожидаемые плачевные перспективы. И все это будет не анонимно, не под подписью какого-либо подкупленного журналиста, а подпишет лично профессор Цанаев.

После этого вряд ли его оставят в компании, и из диссовета точно попрут. Все это неважно. Единственно, Цанаев напоследок не может подставить компанию. Поэтому забросить материал в интернет он хочет из личного, домашнего компьютера.

В одиннадцатом часу он закончил работу. На улице еще было светло, лишь к ночи спала духота, и москвичи вышли погулять. Цанаев тоже всю жизнь любил гулять, много ходить. Да это, видимо, в прошлом. И если раньше он до самого дома пешком шел, всю дорогу об Авроре думал и с нею, как сумасшедший, почти вслух говорил, то на сей раз он мечтал как-нибудь добраться до метро: тяжело, одышка, сил вовсе нет и даже полупустой портфель, где пара документов, несъеденный обед, аппетита нет, и сверх-важная флешка, — но и это превратилось в тяжелую ношу. И на сей раз, он, конечно же, думает об Авроре, да говорит, точнее, ругается, с другими — Бидаева он сотрет в порошок, попадет тот теперь в его разгневанные руки… И словно во сне, словно услышали его мольбу — перед ним, прямо посреди дороги, вырос лично Бидаев. И нагло, впритык, даже поддев небрежно старенький ремень Цанаева, обдавая профессора угаром спиртным, и говорит вперемежку на якобы родном и русском, как ныне чеченцы говорят, небрежно он выдал: