Эмиль Брагинский - Старики-разбойники

– Неси лестницу! – и, кивнув смотрительнице, направился с картиной к выходу. Николай Сергеевич пошел за Воробьевым. Ему мерещилось, что он идет на эшафот, неся лестницу, по которой будет взбираться к виселице, чтобы продеть голову в петлю.

Они вновь миновали контроль, и вновь Воробьев увлек Мячикова в туалет. Там он впихнул сообщника в кабину, превратил лестницу в трость и сунул Николаю Сергеевичу шедевр:

– Подержи его! А я пойду вверну пробки.

– Они сами включат, – запротестовал Мячиков. – Уйдем отсюда, и поскорее!

– Сейчас во всем музее отключена сигнализация. А что, если этим воспользуются настоящие жулики?

– Ты прав! Иди! – Николай Сергеевич заперся на задвижку и остался в мужском туалете с подлинным Рембрандтом в руках.

Через несколько минут Валентин Петрович возвратился.

В туалете царила мертвая тишина.

– Коля, ты в какой кабине? – забеспокоился Воробьев.

– Мы здесь! – послышался трусливый голосок.

– Кто – мы? – перепугался Воробьев.

– Я и молодой человек! – эзоповым языком напомнил Николай Сергеевич. – Разве ты забыл, что мы украли картину?

Воробьев огляделся по сторонам, но в туалете, слава Богу, кроме них, никого не было.

– Впусти меня! – распорядился глава экспедиции.

Войдя в кабину и снова запершись, Воробьев разделся, размотал с торса скатерть, тщательно завернул в нее картину и перевязал веревками. Халаты он сложил в сверток и сказал Мячикову.

– Ты видишь, как это просто!

Чтобы выбраться из музея, надо было пройти мимо раздевалки. Гардеробщики не обратили на похитителей ни малейшего внимания. Однако у самого выхода дежурил милиционер. Он специально дежурил на этом месте, чтобы из музея нельзя было ничего вынести.

Николай Сергеевич осознал, что курносый милиционер и спина Воробьева, идущего впереди, – последнее, что он видит в свободной жизни.

– Что несете? – напрямик спросил милиционер.

– Картину Рембрандта! – тоже напрямик ответил Воробьев.

Милиционер оценил шутку и засмеялся. У милиционера было развито чувство юмора, и это спасло друзей.

Воробьев, который нес картину в руках, отворил дверь и пропустил Мячикова вперед:

– Пожалуйста!

– Вот видишь! – заметил Воробьев, когда они шли по улице, направляясь к троллейбусной остановке. – Надо всегда говорить только правду!

Потом они ехали в троллейбусе, и кто-то из пассажиров толкнул Воробьева. Мячиков – он постепенно приходил в себя – укоризненно сказал:

– Товарищ, осторожнее! У него в руках картина из музея, а это народное достояние!

Так была совершена кража века...

Картина Рембрандта, одетая в резную золоченую раму, стояла на диване, прислоненная к подушке.

– Представляю себе, какая сейчас паника в музее! – гордо сказал Воробьев. – Милицейские машины, сирены, музей оцеплен, обыскивают всех посетителей...

Он не договорил, потому что услышал глухой стук.

Николай Сергеевич лежал на полу в обмороке. Увидев произведение Рембрандта в своей квартире, он понял, что, собственно, произошло, и потерял сознание.

Воробьев в испуге кинулся к телу друга и закричал:

– Коля! Коля! Что с тобой?

Коля не отвечал. Тогда Воробьев схватил телефонную трубку и набрал 03 – номер «Скорой помощи»:

– Приезжайте скорее! Человек лежит на полу и не подает признаков жизни!

– Где лежит? – спросил женский голос. – Дома или на улице?

– Дома.

– Тогда обращайтесь не к нам, а в «Неотложную помощь»!

Воробьев хотел возразить, но не успел. Опытная дежурная повесила трубку.

Воробьев долго дозванивался в справочное бюро, чтобы узнать телефон «Неотложки», а когда добрался до нее, начал так:

– Человек умирает!

– Фамилия? – заученно спросили Валентина Петровича.

– Мячиков.

– Имя и отчество?

– Николай Сергеевич! Зачем вам отчество? Вы лучше приезжайте скорее!

Но прекратить бесстрастный допрос было невозможно.

– Сколько лет?

– Шестьдесят. Но какое это имеет значение?

– Домашний адрес?

– Липовая, тридцать один, квартира пять.

– Какая у больного температура?

Воробьев взвился:

– Человек без сознания, а вы хотите, чтобы я мерил ему температуру!

– На что он жалуется?

– Он уже ни на что не жалуется!

– Ждите! Врач будет!

И в трубке послышались короткие гудки.

Пока Воробьев изо всех сил добивался медицинской помощи, Мячиков открыл глаза, опять увидел памятник мирового искусства и тихо застонал.

Воробьев склонился над ним: