Канта Ибрагимов - Дом проблем

По тому, как вежливо с ним обходились, все должно быть в порядке. Своим ключом офицер отпер дверь в чуланчик, а там — боже, сколько лет, сколько зим! — знакомый конверт, почерк:

«Господину Мастаеву В. Г.! Глубокоуважаемый Ваха Ганаевич, не соизволили бы вы посетить Дом политпросвещения, «Общество «Знание»? С демократическим приветом.

Это была насмешка, даже издевательство. Однако все же это лучше, чем пафос войны.

С этим конвертом Ваха выскочил во двор. Точно. Прямо там, где он выскреб, крупно приписано «Дом проблем», значит, какие-то выборы. Будет мир?! И он на радостях, во все свое горное горло, став перед «Образцовым домом», закричал:

— Эй, вы! Где вы, вечные министры-жильцы «Образцового дома»? Где вы, Якубов, Бааев, Дибиров? Почему вы эту надпись не стираете, хором не осуждаете, комиссию не создаете? Что, слабо? Боитесь Кныша и Кремля? Где вы? Выходите, стирайте. Иль вы согласны жить в «Доме проблем»?.. Нас ждут перемены, — ликовал Мастаев. И веря, и не веря, он помчался к Дому политпросвещения.

Мастаев немало воевал. К тому же охотник. И он сразу же определил — кругом охрана. Уже не сомневаясь, он пробрался среди руин Дома политпросвещения и, как всегда, нырнул в разбитый проем «Общества «Знание».

Сверху валит снег. Посредине, кое-как подложив битые кирпичи, восстановили старый стол, на нем бутылка коньяка, пачка сигарет, рация. А сидит в белом, грубом тулупе Митрофан Аполлонович.

— Ха-ха-ха! А я знал, что ты придешь. Знал, — он вскочил навстречу, по-родному обнял Мастаева. — Ну, как дела? Сколько не виделись. Давай, выпьем, прямо из горла, на линии фронта. Вот получатся фотки.

— А где фотограф? — не перестает удивляться Мастаев.

— Со спутников, со спутников. Весь мир под нами.

— Так небо в тучах.

— Для нас нет туч. Все ясно, прозрачно, под нашим наблюдением. Весь мир наш. Понял? Наш.

— Здесь будет мир? — пытаясь заглянуть в глаза собеседника, осторожно спросил Ваха.

— Уже мир!.. Теперь все в твоих руках. Референдум по Конституции Чеченской Республики. Решается вопрос статуса — в составе России или нет.

— А «итоговый протокол» готов?

— Как обычно. Но мы должны его сверить с реальной картиной. Вот ты скажи, я знаю, правды ты не боишься, вот ты, лично ты хочешь жить в составе России или нет?

— Срослись в одну плоть: политически, а более экономически — да!

— Во-во-во! Я так и знал, — Митрофан Аполлонович уже изрядно пьян. — Пойдем отсюда. Пошли гулять.

— По Грозному? — поразился Мастаев.

— Да-да, по нашему Грозному, — Митрофан Аполлонович швырнул пустую бутылку в стенку, разбил вдребезги. — Мы это все снесем. Все снесем. Каких-то пять миллиардов — и город красавец восстановим. Кстати, ты знаешь, я свою исконную фамилию тоже восстановил — князь Кнышевский.

— А убитых вы можете восстановить?

— Но-но-но! Я никого не убивал.

— А кто убивал?

— «Это один хор, один оркестр. Правда, в таких оркестрах не бывает одного дирижера, по нотам разыгрывающего пьесу. Там дирижирует международный капитал способом менее заметным, чем дирижерская палочка. Но что это один оркестр — это из любой цитаты вам должно быть ясно». ПСС, том 43, страница 139… [172] В. И. Ленин. Речь на Всероссийском съезде транспортных рабочих. Ты Ленина позабыл, а зря. Оттого все твои беды. А этому зданию, — Кнышевский без особого сожаления взирал на окрестные руины. — Кто мог подумать! Почти двадцать лет назад за знание Ленина и языков меня сюда с трудом, как говорится, по блату, на работу взяли. Я, разжалованный офицер, изношенные штаны и дырки в кармане. А тут агитатор-пропагандист Чечено-Ингушского «Общества «Знание», сто рублей оклад. Как я был счастлив.

— А сейчас счастливы?

— Сейчас? — Митрофан Аполлонович надолго задумался, как-то выпрямил стать. — Сейчас я возглавляю Всероссийское «Общество «Знание», и все демократические преобразования, все выборы в России — под моим негласным руководством.

— А всемирное «Общество «Знание» есть? — любопытен Мастаев.

— Ты хочешь спросить — есть ли боги на земле?.. Скажу прямо — есть. Но я их не видел.

— Интересно, как они живут, раз у вас такой замок?

Скривилось лицо Кнышевского:

— А ты много знаешь. Вредно. Ну, пошли.

Если бы Митрофан Аполлонович прошел бы сто метров по разбитому Грозному, Мастаев многое бы ему простил, тем более что погода располагала: падал густой, пушистый снег, припорошивший гарь войны. А Кнышевский все знает, даже мысли читает: