Канта Ибрагимов - Дом проблем

— Да, — иного Ваха и сказать бы не смог.

— Тогда приступим к делу. Мы возлагаем на вас большие надежды, — он подал руку. — Теперь к тому же вы наш сосед. Надеюсь, мы не посрамим высокое звание «Образцовый дом».

Эта беседа, точнее монолог, в форме внушения продолжалась долго, и если вначале Мастаев думал, что на него наваливается всемирное благоденствие, то потом он понял иное: за все надо платить, и не мало. Так как отныне он обязан поступить в университет и учиться только на «отлично», по вечерам и выходным посещать занятия в Доме политпросвещения — он агитатор и пропагандист, и все это без отрыва от производства, где он должен стать ударником коммунистического труда. Да и это все не главное, главное — с этого дня он председатель самого ответственного показательного избирательного участка. Тут же ему вручили удостоверение, где и фотография уже наклеена. На лацкан пиджака какой-то значок нацепили, на шею — галстук, в руки — пачку инструкций и положений, которые необходимо изучить. Словом, в «Образцовом доме» может жить только образцовый гражданин. Так что пришел бледный Ваха в свое служебное жилье, подавленный, уставший, повалился на казенный диван, забылся в тревожном сне. Проснулся под вечер, видит — мать среди баулов сидит, вновь куда-то собралась.

— Ты что это, нана? — удивился Ваха.

— Вижу, сын, непосильную ношу хотят на тебя взвалить.

— И что ты предлагаешь? Вернуться в общежитие? Там комната нас еще ждет?

— Нет, — отвела мать взгляд.

— А где будем жить? Выбора нет. Да и не хочу я опять в общаге жить. Н-нам лучше здесь, я справлюсь.

До сих пор при разговоре с матерью Ваха почти никогда не заикался, а теперь стал. Судьба: теперь он должен хоть как-то выбиться в люди, о чем раньше и не помышлял. Как первый шаг, каждую свободную минуту, даже во время перерыва на работе он штудирует «Положение и инструкции о свободных выборах в СССР» и «Устав КПСС». Через неделю он явился в Дом политического просвещения, у него лишь одна проблема — будет заикаться и поэтому попросит отвечать в письменной форме. К его крайнему разочарованию и удивлению, о «Положениях» даже не упомянули, а весь разговор о предстоящих выборах — Мастаеву предоставляется двухнедельный отпуск, он должен обойти все квартиры и лично каждому жильцу «Образцового дома» вручить повестку.

— И еще, — делал наставления Кныш, — все замечай, все осмотри, все и всех запомни, и в конце каждой недели письменный отчет.

— Так эт-то донос? Я стукач? — попытался возмутиться Мастаев.

— Ни в коем разе! — вознес палец Кныш. — У нас самое свободное социалистическое общество! Но враг не дремлет! Посему нам необходимо сохранять бдительность. Разве не так?!

— Так, — после некоторого замешательства залепетал Мастаев.

— Что-то нет энтузиазма в твоих речах!

— Я-я не оратор, я рабочий.

— Правильно, нам болтуны не нужны! А пролетарий не упустит власть из своих рук. Правильно я говорю? — хлопнул по плечу.

— Да, — еле выдавил молодой человек.

— Что-то не слышу, я пролетарской твердости в твоем тоне.

— А может, то есть д-да, я согласен.

— Тогда твердой рабочей рукой распишись здесь, и фамилию.

— Что это такое?

— Это верность коммунизму и рабочему классу. Ты согласен? Наши ряды вопреки всем буржуазным козням ширятся. Мы еще покажем им, где раки зимуют, и, — он вознес кулак, тут телефон, Кныш явно не хотел говорить при Мастаеве.

— Подожди минутку, — сказал он вежливо в трубку, выпроваживая посетителя. — Кстати, о нашей дружбе, службе и рабочей солидарности никому — даже матери — ни слова.

— Э-э, т-так мать-то знает.

— Я сказал — не должна знать. И еще, на время выборов — в горы ни ногой, из города выезд запрещен.

Как и в первый раз, вышел Мастаев из Дома политпросвещения весь мокрый от пота, а в ногах дрожь. Сознание, хоть и туманится, но он понимает, что не хочет идти в свое новое жилище в «Образцовом доме», но больше некуда, да и мать там. В таком подавленном состоянии он брел по освещенной солнцем стороне проспекта Революции мимо магазина «Молоко», там в очереди оказалась его мать.

— Сынок, Ваха, — голос матери вернул его к действительности, — ты домой? Иди, я скоро приду.

Ничего не оставалось, побрел домой. Обеими руками обхватив разболевшуюся голову, он сидел на диване, то бессмысленно глядя в телевизор, то бросая тоскливый взгляд в сторону протертых футбольных тапочек, заброшенных под кровать, когда вошла мать, положила теплую руку на его плечо и с какой-то усмешкой сказала: