Канта Ибрагимов - Дом проблем

— Э-э-это в ПСС, — неуверенно защищался Ваха.

— Что значит «ПСС»?

— Полное собрание сочинений Ленина, том 39, страницы 30–31. Вон, у вас Ленин в шкафу, темно-синий, с позолотой.

— У-у, — что-то тоскливое, в виде отрыжки выдал майор. — Не может быть! Какой том? Какая страница?

Это собрание явно никто никогда не открывал, страницы аж склеились. Майор долго искал нужные строки:

— «Великий почин», — повторил он название статьи, и вот наконец-то нашел плохое слово. — Как они могли такое пропустить? Кто автор?

— Ленин, — подсказал Мастаев.

— Молчи, болван. Кто в редколлегии? Кто подготовил? — майор посмотрел на последнюю страницу: — У-у, тираж сто тысяч экземпляров. Вот где бомбу заложили.

— Да, издано в 1973 году, все редакторы, небось, на заслуженной пенсии в санаториях почивают, — говорит Мастаев.

— Хе-хе, — ехидно усмехнулся офицер. — А ты наконец-то в психушке будешь отдыхать.

— За что? — попятился слушатель ВПШ.

— За разглашение государственной тайны.

— Какой «тайны»?! Все опубликовано в ПСС!

— Так ты на строй покушался. К какой-то «плебейской революции» призываешь.

— Т-так это тоже классика!

— Да, «Великий почин», — майор вновь мельком пробежал статью Ленина. — Вождь прав. Нужен «почин». Всех надо по-чи-нить! А тебя, гражданин Мастаев, как взбунтовавшегося чечена, надо починить в первую очередь.

— Я подам на вас в суд!

— В суд? Ха-ха-ха! Так суд — это я! Ты ведь невменяемый. Прошлогодний урок так и не воспринял, трактуешь Ленина как хочешь.

— Я-я имею право мыслить! — Мастаев поднял было руку, да тут же те же молодцы его скрутили, повалили на диван. А майор в это время уже шарил под столом.

— Давно я эту кнопку не нажимал, — с явным удовольствием сказал он. — «Мыслить» они будут. Ишь, чего захотели, плебейскую революцию свершить. А, вот она.

Майор так упорно давил на кнопку, что массивный стол чуть было с места не сдвинулся. Зато шкафы, в которых покоились ПСС классиков, вдруг, как в кино, странно зашевелились, заскрипели, развернулись, и из-за них появились два верзилы, один, что в белом халате, хриплым голосом сказал:

— Давненько вы нас не беспокоили, товарищ капитан.

— Я уже два года майор. А не беспокою из-за этой гласности и перестройки. Вот вам пациент, лечите; не то плебейская революция на носу.

Последнее, что Ваха помнил, — это огромный шприц, так что он стал голову прикрывать тоненьким одеялом, и только теперь догадался, почему голова не только болит, но и мерзнет, — выбрили.

Гимн СССР разбудил Ваху, он скинул одеяло. В комнате яркий свет. Он первым делом бросился к окну: очень красивый парк, заснеженные ели, ухоженные прикрытые на зиму клумбы, не работающий, и все же красивый, большой фонтан, и прямо над всем этим ярко-красный транспарант:

«Упрепление здоровья и повышение благосостояния советских трудящихся — главная забота социалистического государства».

Мастаев отпрянул от окна, осмотрел палату. Оказывается, кроме крепко запертой входной, еще одна дверь — санузел, и там, под потолком, маленькая форточка. Не без усилий и не без помощи подручных средств Ваха добрался до отверстия, а там ярко:

«Медицина в СССР — бесплатна».

Жалкая опора под Мастаевым — деревянная крышка унитаза обломилась; он полетел и вновь лысой башкой о стенку. Стоная от еще большей головной боли, он еле ковылял до кровати, как после гимна заиграла музыка и бодрый голос по радио:

— Доброе утро, товарищи! Приступаем к утренней гимнастике. Ноги на ширине плеч, вдох-выдох, вдох-выдох, а теперь ходьба на месте, веселее, с улыбкой.

И тут другой голос непонятно откуда.

— Пациент Мастаев, встаньте, делайте гимнастику, — Ваха от неожиданности вскочил и начал было все исполнять. А потом стал оглядываться — откуда подсматривают?

— Не отвлекайтесь, Мастаев. Бодрее, еще бодрей. Выше ногу.

— Да пошел ты! — Ваха демонстративно лег на кровать.

— Вы лишаетесь завтрака, — сухой, противный голос словно из-под пола, а Мастаев отвернулся к стене. — Вы лишаетесь обеда, — следующий вердикт, и чуть погодя: — Ужина не будет.

— Да пошли вы! — Ваха вскочил, дернул радио со стены и о пол — вдребезги. — Гимнастическая музыка не умолкла, но стала тише, слышно из-за стен и коридора, а тот же противный голос продолжает:

— За порчу социалистического имущества — трое суток нравственно-исправительной комнаты.

— Какой-какой? — удивился Мастаев и, не услышав ответа, засмеялся.

Он подумал, что все это какой-то кошмарный сон либо шутка, потому что прошло немало времени. Однако, после того как в коридоре радио объявило девять утра, началось какое-то оживление, дверь его палаты распахнулась, заглянули какие-то ужасные, то ли испитые, то ли точно больные морды, а перед ними грозное оружие — шприц.