Айрис Мердок - Лучше не бывает

Он казался удивленным, обескураженным.

— По-моему, это звучит не очень лестно.

Она смотрела на его худое лицо, узкий нос, волны сухих темных волос. Их речь казалась ей глухим, долгим и лишенным ритма барабанным боем. Она вздрогнула.

— Это неважно. Вы — другой. Мне нужно идти.

— Но вы только что пришли.

— Я приходила узнать, все ли с вами в порядке.

— Наверно, нужно признаться, что не все в порядке. И мне не очень приятно, что вы убегаете. Я надеялся, что вы пообедаете со мной.

— К сожалению, у меня встреча.

— Ладно, но не уходите сразу, Мэри. Выпейте еще шерри.

Он наполнил ее бокал. Черный шелк коснулся ее колена.

Зачем я сама загнала себя в эту абсурдную и ужасную ситуацию, думала Мэри Клоудир. Почему я — такая ужасная дура? Почему после всех этих лет я вдруг безумно влюбилась в своего старого друга Джона Дьюкейна, вопреки здравому смыслу, без всякой надежды?

Понимание, что она влюблена в Дьюкейна, пришло к Мэри нежданно на другой день после спасения из пещеры, но ей казалось, что на самом деле это произошло раньше. Как если бы она была под властью стихии, не осознавая этого, проблеск осознания мелькнул в ее душе в тот момент, когда она укрыла своим пальто мокрого, замерзшего обнаженного мужчину. На следующий день, когда Октавиен отвез Дьюкейна в Лондон, Мэри впала в чернейшую депрессию, она приняла ее за последствия пережитого ужаса. Она в жаркий полдень пропалывала сад. С яростным самоистязательным упорством она склонялась над клумбой, чувствуя, как ручейки пота стекают по щекам. Она интенсивно думала о Дьюкейне, но так, как могла бы думать и о другом человеке. Она выпрямилась и пошла отдохнуть в тени акации. Ее разгоряченное тело обмякло, и она легла. Расслабившись, она вдруг с галлюцинаторной ясностью увидела лицо Дьюкейна, это видение сопровождалось физическим содроганием, как будто ее ударило током. Она лежала совершенно неподвижно, собираясь с силами.

Осознание того факта, что ты любишь того человека, которым давно интересовался, — забавный процесс. Из чего состоит он? Каждое человеческое существо плавает в тусклом море суггестивной образности. Это — паутина давлений, потоков и идей, часто менее определенных, чем зрительные образы, они связывают наше мимолетящее настоящее с прошлым и будущим и образуют шар нашего сознания. Мы мыслим с помощью тела, с помощью его устремлений, его страхов, его призрачных блужданий. Сейчас все тело Мэри, распростертое под акацией, по-новому увидело Джона — всего, с головы до ног. Она почувствовала: он уехал — как будто огромная сила вырвала его из ее собственного тела. И она задрожала от ослепительной радости.

Но разве она не была влюблена в Вилли? Нет, она не была влюблена в Вилли. Она любила Вилли своим заботливым, беспокойным разумом и трепетными пальцами. Она не обожала его всем своим телом-мыслью, не жаждала его всем своим существом. А то, что она ощущала теперь, было безошибочным состоянием влюбленности, она думала, что уже никогда не испытает его. Более того, лежа неподвижно на земле, глядя на пятнистый солнечный свет, пробивающийся сквозь разрезные листья акаций, она почувствовала, что вообще никогда не испытывала такого. И она со стоном перевернулась лицом к земле.

Великая любовь неотделима от радости, но следующая мысль принесла ей боль. Она абсолютно не знала, что же делать с этим огромным чувством, которое так неожиданно открыла в себе. И не только потому, что Дьюкейн принадлежал Кейт. Он был совершенно недоступен для нее. Он был очень добр к ней, но это проистекало из того, что он просто был хорошим человеком, добрым ко всем. Его внимание к ней было профессиональным, действенным и очень кратким. Она слишком проста, чтобы обратить на себя его внимание. В общем, он привык к ней так же, как привыкают к хорошим слугам.

Разумеется, он никогда не узнает, сколько времени понадобится ей, чтобы исцелиться? При мысли, что она осознала свое состояние двадцать минут назад и уже думает об исцелении, слезы потекли из закрытых глаз Мэри, смешиваясь с потом на ее блестящем лице и падая в теплую траву. Нет, она не будет думать об исцелении. Она чувствовала, что ей уже никогда не исцелиться. С этим придется жить. А он не должен никогда узнать об этом. Она не выдаст себя ни жестом, ни вздохом, ни взглядом.

Тем не менее, через два дня, похожих на настоящую агонию, она поняла, что должна увидеть его. Она просто повидает его, скажет несколько общих фраз и уйдет. Но она чувствовала, что должна увидеть его или умереть. Она должна поехать к нему. Больная от страсти, она поехала в Лондон, позвонила ему и спросила, не может ли она ненадолго зайти к нему перед обедом.