Валентина Фролова - Севастопольская девчонка

Костя спрыгнул со стенки и, подойдя, встал у меня на дороге.

— Слушай, Женя, посиди! — проговорил он. — Аня не обидится. А Губарев наскакивает на всех, как петух. Ты сядешь, он поневоле полезет на монтаж.

Костя; Костя! Во всем верный себе. Он устал не меньше меня, — я это видела. И не меньше страдал от того, что, по его мнению, Губарев делал не все так, как должен был делать.

— Вот у нас с тобой работа физическая. У старшего прораба — умственная. А у Губарева — глоточная. Ему, видно, и платят-то не зарплату, а глоточные. Орет-орет — рабочих рук не хватает. А я его сейчас спрошу: руки бригадира — это что, не рабочие руки?

— Костя, откуда тебе знать, что должен делать бригадир и что не должен. Подожди ты хоть Губарева «ставить на место». А то как бы он тебя самого не поставил! Иди на стену.

…Рабочих, видимо, в самом деле не хватало. Почти перед самым перерывом Губарев увел Аню и Костю на дом. А мне сказал, чтобы я собрала остатки раствора в ведра и тащила их тоже наверх.

Весь раствор поместился как раз в два ведра. Я попробовала их поднять. Это было тяжелее, чем ведра с водой. Но не тащиться же два раза в гору!

Я понесла их. На дороге, в трех шагах от меня, лежал камень. Я смотрела на него и думала, что, когда я подойду к нему, я обязательно его задену. Надо обойти… Все произошло в одну минуту.

Я обходила камень, но не обошла. Ведро загремело о камень. Больно полоснуло меня по ноге. А скоба у ручки прошла по колену. Я упала и о другое ведро в кровь расцарапала красные натертые ладони. У меня в одно мгновение проступили и кровь на коленях, и слезы на глазах.

Я сидела и плакала. Плакала не поднимая головы. Плакала, растирая ушибленные колени и ладони.

Да на что мне сдалась вся эта самодеятельность?

Ведра… ведра… ведра… От моря к стене. От стены к морю.

Губарев орет на всех. И после обеда будет орать на меня… обязательно будет! И не все ли равно, десять меня классов или четыре!.. Или даже два… Для того, чтобы таскать ведра, и двух много, ей-богу, много!..

Мне не хотелось поднимать голову с колен.

Не поднимая, я открыла глаза.

С земли блоки в стене казались такими большими; какими никогда не кажутся, когда смотришь на них стоя. Но если я даже встану, блок будет выше меня почти наполовину. А выложили мы их почти во всю высоту стены до самой будущей крыши. Правда, всего одну стену. Правда, боковую, не длинную сторону фасада.

И выложили ее крановщик, Аня, чуть-чуть Губарев, в первый раз в жизни ставший на монтаж Костя и… я! А блоки — белые, огромные глыбины, только выпиленные ровно со всех сторон. И если смотреть на эти глыбины сидя, с земли вверх, может померещиться, что попала ты не куда-нибудь, а в страну великанов, где великан, играючи, наложил один на другой эти «кубики». И уж если не в страну великанов, то по крайней мере в страну взрослых. И всем на земле, вероятно, надо было стать куда грамотнее, чем все были прежде, чтобы за три с половиной часа мы могли выложить эту боковую стену чуть ли не под самую крышу.

Ведро, задетое кем-то, закачалось у моего бока. Я повернулась. Рядом стоял Левитин с распахнутым воротом и засученными рукавами рубашки в клетку. Светлые волосы у виска у него были припушены белой каменной пылью. Но лицо было свежо, и глаза смотрели так же весело, как утром. Полрабочего дня никак не сказались на нем. Да, человек, который везет… кто везет, тот и не может уставать так быстро.

— Как самочувствие? — спросил Левитин, улыбаясь. — Ага! смотрим вверх! — Он присел на корточки рядом со мной и снизу тоже посмотрел на стену до самого верхнего блока, — В любой работе всегда надо вовремя поднять голову, — сказал он. Он смотрел выше кромки стены. Я подняла голову, следя за его взглядом. Он смотрел на стену башенного крана. На стреле — на красной матерчатой полосе было написано:

«ЗДЕСЬ РАБОТАЕТ КОЛЛЕКТИВ, БОРЮЩИЙСЯ ЗА ЗВАНИЕ УЧАСТКА КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА».

Он сидел на корточках, и я очень хорошо рассмотрела его глаза. Серые, твердостью и скупым блеском стали. Я подумала:

«Если бы знать: у всех, кто первый день работает, спрашивает о самочувствии? Или только у меня? У одной меня?»

Подумала и сразу почувствовала, что краснею. Почувствовала, что он видит это. И наверняка все понял! Все, что я думаю!.. У меня заколотилось сердце, и кровь от него вся хлынула в лицо. Левитин рассмеялся (он смотрел мне в лицо, как бы нарочно задерживая взгляд на лице).

— Ничего! Ничего! Я же не смотрю. Зашьется, — сказал он.