Марта Кетро - Вдохнуть. и! не! ды!шать!

Она увидела «пятерку» друга и попросила разрешения ее сфоткать для мужа, пусть посмеется. Ды пусть. Не друг и был, подуумаешь какая цаца.

Когда мы ехали домой в машине, она нам рассказывала про ужаснейшие муки, которые терпела в парижском аэропорту Орли, там вовсе нет кондиционеров, а вода стоит дороже чашки кофе, там столько выходов, что она заблудилась. Я поняла ее тогда отлично, со мною как-то приключился совершенно аналогичный случай. Я могу тебе, мама, рассказать, как мы с подружкой заблудились ночью в Нижнем Новгороде в какой-то промышленной зоне за два часа до нашего поезда в Питер. Мы с ней шагали вдоль заборов, вокруг собаки лают, с одной стороны от нас была глубокая Ока, с другой высокие холмы. А на холмах сидели и орали мужики, и мы испугались, что они нас заметят и прибегут обволакивать цитатами, поэтому мы с подружкой придумали, что надо притвориться, будто бы она, раз в джинсах и с короткой стрижкой, сама мужик и вышла погулять со мной, девицей. Поэтому ей надо было говорить погромче хриплым басом, и чтобы вместо знаков препинания не забывала «нна» и «лля». Раз ты мужик, то ты неси мой чемодан — нну нне нна. И мы так долго шли, и было, в самом деле, страшно, потом нам на пути попался старый заброшенный дом, и эта сволочь мне сказала: «Я видела там свет, там кто-то есть». А мы с ней так стеснялись показать друг другу, что боимся, мы с ней запели из «собаки баскервилей» тутуту-тум-тутутум-тутутуту руту руту мтумум, и тут я не стерпела, крикнула «прости, Мартышка» и кинулась бежать, а эта сволочь басом вслед: «Стой, дура, я сказааал». А потом мы с ней увидели высоченный мост, а по мосту идут машины, и мы решили: там цивилизация и нам туда. Я стану старая и все-все-все забуду, я только не забуду, как мы с ней тогда взбирались на этот мост по почти отвесной бетонной опоре, цепляясь маникюром за кусты морошки, и как отчаянно тряслись в чужом тревожном небе на наших головах растрепанные вавилоны. И как подружка вдруг перестала пыхтеть сзади, поскольку сорвалась и на нарядном пузе проделала обратно весь тот путь, что завоевывали мы пядь за пядью. И я представила, как волоку ее за ногу, она стеклянными глазами смотрит в тучи и крепко обнимает чемодан, а мне с моста протягивает руку мужественный человек Мересьев и говорит: «Ты сможешь, как я смог». Ах, мама-мама, как же рвался мой голос, когда я ей кричала вниз «лошадкааа» и слушала молчание в ответ. Вот сволочь, говорю же. И снизу потом дал ее кое «бррось, командир». Но, впрочем, это все уже совершенно другая история, я ее потом расскажу, я это просто к тому, что про аэропорт Орли я очень даже хорошо это все понимаю.

И вот мы стоим у родного подъезда, а друг выгружает чемоданы. И я смотрю на маму, я представляю что переживает она сейчас, вернувшись в то место что снилось ночами. Как это чувствовать, когда ты дома. Она там полюбила сериал «Бандитский Петербург», за частую Фонтанку и дворы-колодцы. Как вечный знак забытых истин — как на чужбине песнь отчизны изгнаннику земли родной. А мамины глаза от слезы бархатные. «А у нас в Америке, — говорит, — собаки на улицах не какают. Вот так вот вам. Мол, что ж ты, дочь?» И мы пошли домой.

Тут бабушка понабежала, усато клюнула, сдала отчет за цены на овес, а Матвиенка обезличила пенсионеров, подарок цоп и с ним в углу затихла. А мы вдвоем остались и как-то не о чем вот так вот, чтобы сразу говорить. «Ну как ты?» — «Ну так, а там что?» — «А там по-прежнему». Прям как бы так к тебе подойти, чтобы поцеловаться, а потом чтоб пореветь по-быстрому и спать, а только нету горячей воды, а есть очень много кастрюлек в цветочек. И тут она мне: «Я ничего тебе не привезла». — «Вот это ты правильно, — говорю, — вот это ты очень хорошо так придумала, скажи, что это неправда». — «Ай, нет, ну как же я забыла», — и вынимает банку огрооомную прозрачную, а в ней фисташки. «Это вот ты попробуй, их надо пальцами открывать, вон видишь щелочки, зелененькое кушать, а скорлупки выбрасывать». Уж тут я банку обняла покрепче. «Щас, думаю, и с кока-колой познакомят, а вот и спички, вот тушенка, вот мыло дустовое, это все тебе». Ну, мы потом, конечно, поревели, ну уж а я-то громче всех.

Сначала с ней ходить по магазинам было одно мучение. Это все выглядело так: она шагает важно вдоль рядов, а я плетусь с тележкой сзади. Она хватает с полки, все читает и кидает мне в тележку, я из тележки вынимаю, все читаю и кладу на полку. И к кассе мы приходим втроем с одинокой колбасой, я говорю «и я не понимаю» и мы идем обратно повторять. Теперь-то она уже вспомнила, как нужно покупать кефир, но только она, конечно, еще путается в деньгах, и если я еще раз услышу: «А вот давай возьмем за сорок долларов сосиски», — я тоже в долгу не останусь, я ей отвечу, что мне нельзя так волноваться, я тяжело понесла. А еще она все цены просит сразу в доллары переводить, а то она не понимает, а ей нужно мужу доложить, и я всегда задумываюсь на минуточку и говорю: «Ну, это будет, ээто будет… стольник!» — а потому что пусть он там не задирает нос.