Габриэль Маркес - Скверное время

Он сначала выстроил фразу в уме, а потом произнес вслух:

— На вашем месте я бы назначил и представителя прокуратуры.

Против ожидания алькальд отозвался не сразу. Машинально он скользнул взглядом по циферблату часов, не запомнив времени, но догадался, что до обеда еще далеко. Когда заговорил, особого воодушевления в голосе не было: ему была неизвестна процедура назначения представителя прокуратуры.

— Уполномоченный назначается муниципальным советом, — объяснил судья Аркадио. — Поскольку совет сейчас не существует, а чрезвычайное положение сохраняется, вы имеете право назначить его сами.

Алькальд подписал письмо не читая, — он слушал судью, а затем, когда тот закончил, с воодушевлением его поддержал. Однако тут секретарь сделал замечание по поводу этичности процедуры, предлагаемой его непосредственным начальником. Но судья Аркадио продолжал настаивать: это — чрезвычайная процедура при чрезвычайном положении.

— Мне нравится такая формулировка, — сказал алькальд.

Он снял фуражку и стал обмахиваться ею, как веером; судья Аркадио заметил: от головного убора на лбу алькальда остался след. Глядя, как тот обмахивается, судья предположил, что алькальд еще о чем-то думает. Длинным изогнутым ногтем мизинца он стряхнул пепел с сигареты и стал ждать.

— Вам не приходит в голову какой-нибудь кандидат? — спросил алькальд.

Он спросил это, обращаясь к секретарю.

— Какой-нибудь кандидат? — прикрыв глаза, повторил судья.

— На вашем месте я бы назначил честного человека, — сказал секретарь.

Судья поспешил загладить неловкость.

— Это само собой! — сказал он, переводя взгляд с одного собеседника на другого.

— Ну и кого же? — спросил алькальд.

— Сейчас мне никто в голову не приходит, — в задумчивости ответил судья.

Алькальд пошел к выходу.

— Подумайте, — сказал он. — Вот разберемся с наводнением — возьмемся за уполномоченного.

Когда стук каблуков алькальда стих, сидевший у машинки секретарь поднял голову.

— У него крыша поехала, — сказал он. — Всего лишь полтора года тому назад одному уполномоченному прикладами размозжили голову, а он уже ищет нового — хочет обрадовать его этой должностью.

Судья Аркадио вскочил.

— Я ухожу, — сказал он. — Не хочу, чтобы ты мне испортил обед своими ужасными россказнями.

Он вышел из суда. В наступившем полдне было что-то зловещее. И секретарь, склонный к предрассудкам, это тоже ощутил. Когда он закрывал висячий замок на двери суда, ему подумалось: он совершает нечто запретное. Он пустился наутек. У дверей почты он догнал судью Аркадио, — тот решил узнать, можно ли использовать фокус с тремя картами при игре в покер. Но телеграфист отказался раскрыть секрет. Однако он был готов — пока сам судья не догадается — бесконечно повторять этот фокус. За движениями телеграфиста следил и секретарь и в конце концов понял, в чем тут секрет. А судья Аркадио, наоборот, даже не смотрел на карты, — он был уверен, что телеграфист отдает ему те же три карты, какие он выбрал наугад.

— Магия! — заявил телеграфист.

Судья Аркадио подумал: пора, пожалуй, уходить. Но все медлил, а когда решился — схватил под руку секретаря и поволок его за собой; они нырнули в похожий на расплавленное стекло воздух. Выплыли они уже на тротуаре на другой стороне улицы — в тени. Тут секретарь объяснил ему фокус. Он был настолько прост, что судья Аркадио почувствовал себя уязвленным.

Некоторое время они шли молча.

— Вы, конечно, сведения, что я просил, не собрали, — вдруг раздраженно сказал судья.

На мгновение, пытаясь понять смысл сказанного, секретарь замешкался.

— Это очень сложно сделать, — ответил он наконец. — Большую часть анонимок срывают до рассвета.

— А этот фокус мне не понять, — сказал судья Аркадио. — Я бы бессонницей от этих анонимок, если их никто не читает, не страдал.

— Дело в том, — секретарь остановился: они подошли к его дому, — что сна людей лишают не сами анонимки, а страх перед ними.

Несмотря на то что сведения, собранные секретарем, были далеко не полные, судью Аркадио они заинтересовали. Он записал, о чем и о ком говорилось в анонимках, когда они появились, — за семь дней их было расклеено одиннадцать. Все, кто видел анонимки, говорили одно и то же: написаны они были кистью, синими чернилами и печатными буквами; заглавные и строчные буквы чередовались как попало, словно анонимки писал какой-нибудь маленький ребенок. Орфографические ошибки были столь абсурдными, что казались преднамеренными. В этих анонимках не было ничего неизвестного — ничего такого, о чем люди не знали бы уже давным-давно. Он строил в голове мыслимые и немыслимые предположения, когда из своей лавки его окликнул сириец Моисей: