Габриэль Маркес - Скверное время

— Могу я с ним поговорить?

— Он изолирован, — ответил полицейский.

Падре Анхель настаивать не стал, а лишь спросил, в каких условиях содержится заключенный. Полицейский ответил, что его поместили в лучшее помещение казармы, с хорошим освещением и водой, но уже сутки, как он ничего не ест. Он ни разу не притронулся к еде, принесенной ему по указанию алькальда из гостиницы.

— Боится, что отравят, — подытожил полицейский.

— Тогда нужно было принести ему еды из дому, — сказал падре.

— Он не хочет беспокоить жену.

Словно обращаясь к самому себе, падре пробормотал.

— Нужно об этом переговорить с алькальдом.

И он двинулся было в конец коридора, где алькальд приказал оборудовать себе бронированный кабинет с бронированной дверью.

— Его нет, — сказал полицейский. — Уже два дня он дома: мучится зубами.

Падре Анхель решил пойти к алькальду домой. Обессилев от боли, тот лежал в гамаке; рядом стоял стул, на стуле — кувшин с соленой водой, пакетик анальгетиков и пояс с подсумками и револьвером. Щека по-прежнему была опухшая. Падре Анхель подтащил стул поближе к гамаку.

— Вам нужно его выдрать, — сказал он.

Алькальд выплюнул соленую воду в тазик.

— Легко сказать, — буркнул он, не поднимая головы от тазика.

Падре Анхель понял и негромко сказал:

— Если вы мне разрешите, я поговорю с зубным врачом. — И, глубоко вздохнув, добавил: — Он человек понятливый.

— Понятливый, как осел, — прорычал алькальд. — Ему кол на голове теши, а он все будет стоять на своем.

Падре Анхель проводил его взглядом до умывальника, увидел, как алькальд открыл кран и подставил опухшую щеку под струю прохладной воды, — он стоял так некоторое время с выражением неописуемого наслаждения на лице. Потом разжевал болеутоляющее и запил его тут же водой из-под крана.

— Я вполне серьезно, — продолжал настаивать падре, — я могу поговорить с зубным врачом.

Алькальд нетерпеливо отмахнулся:

— Делайте что хотите, падре.

Закинув руки за голову, алькальд лег в гамак и, закрыв глаза, часто задышал, подавляя в себе злость. Боль начала отступать. Когда он снова открыл глаза, падре Анхель все так же сидел около гамака и молча смотрел на него.

— Каким ветром вас сюда занесло, падре? — спросил алькальд.

— Сесар Монтеро, — откровенно сказал падре, — этому человеку нужно исповедаться.

— Он изолирован, — сказал алькальд. — Завтра, после юридических формальностей, можете его исповедать. В понедельник необходимо его отправить.

— Он в заключении уже двое суток, — заметил падре.

— А я с этим зубом — две недели, — выпалил алькальд.

В полумраке комнаты начали гудеть москиты. Падре Анхель посмотрел в окно и увидел: над рекой плывет ярко-розовое облако.

— А как быть с едой? — спросил он.

Алькальд вылез из гамака и пошел к балкону — закрыть дверь.

— Свой долг я исполнил, — ответил он. — Но Сесар Монтеро не хочет, чтобы беспокоили его жену, а гостиничную пищу не ест. — Алькальд принялся распылять в комнате инсектицид. Падре Анхель полез в карман за носовым платком, чтобы прикрыть нос, но вместо платка нащупал смятое письмо.

— Ах! — воскликнул падре, пытаясь пальцами разгладить письмо.

Алькальд остановился. Падре закрыл нос ладонью, но старания оказались напрасными: чихнул два раза.

— Чихайте, падре, чихайте на здоровье, — сказал алькальд. И, улыбнувшись, добавил: — У нас демократия.

Падре Анхель тоже улыбнулся. Показывая заклеенный конверт, сказал:

— Забыл опустить это письмо на почте.

Платок свой он все-таки нашел в рукаве и высморкался. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг Сесара Монтеро.

— Он у вас как бы на хлеб и воду посажен, — сказал он.

— Если это ему нравится, — сказал алькальд. — Насильно кормить мы его не будем.

— Меня больше всего заботит его совесть, — сказал падре.

Не отнимая платка от носа, он не отрывал от алькальда взгляда, пока тот не кончил опрыскивать комнату.

— Должно быть, она у него не чиста, раз он боится, что его отравят, — сказал алькальд. Поставил опрыскиватель на пол и добавил: — Он знает, что Пастора любили все.

— Сесара Монтеро тоже, — парировал падре.

— Но мертв все-таки Пастор.

Падре посмотрел на письмо. Небо стало темно-лиловым.

— Пастор… — пробормотал он. — У него не было времени даже на исповедь.

Прежде чем лечь в гамак, алькальд включил свет.

— Завтра мне, думаю, будет лучше, — сказал он. — После юридических формальностей можете его исповедать. Это вас устроит?