Алан Милн - Двое

– Где же ты все-таки была? – спросил он и, спросив, подумал, до чего глупо здесь звучит “все-таки”.

– На премьере в “Паласе”, дорогой, – ответила Сильвия весело и гордо, как будто ожидая восторгов по этому поводу.

Восторгов не последовало.

– В “Паласе”? Каким образом... кто же... и как...

– Меня пригласил лорд Ормсби.

– Ормсби! Ты шутишь, надеюсь! – воскликнул Реджинальд.

Ормсби! Отправиться на премьеру с Ормсби!

– Да нет же, не шучу, дорогой.

Что за глупости я говорю: “Ты шутишь, надеюсь!” Как персонаж из романа. И он рассердился на Сильвию еще больше, потому что она, разумеется, заметила, что он разговаривает как персонаж из романа.

– Вдвоем? – спросил он.

– Да, конечно. То есть мы пришли вдвоем, а там оказалось множество знакомых, и лорд Ормсби познакомил меня еще со многими людьми. Слева от меня сидел... забыла фамилию... человек, который просто в восторге от твоей книги и жаждет с тобой познакомиться.

Отправиться на премьеру с Ормсби – вдвоем! А потом думать, что при всем этом его могут заинтересовать восторги какого-то дурака по поводу его книги! Что же еще мог сказать этот бедняга сосед!

– Послушай, Сильвия, я думаю, ты знаешь, кто такой Ормсби?

– Ну, конечно, дорогой. Он владелец всех этих газет.

– Ты прекрасно понимаешь, что я говорю о другом. Я имею в виду его личность, его характер. Его репутацию – в отношении женщин.

Произнеся эти слова, он почувствовал, что сделал что-то непоправимое. Его любовь к Сильвии, ее любовь к нему, тайны их любви, известные только им двоим, ее верность – все это были вещи, о которых никогда не говорилось ни слова. Они существовали, они были несомненны; если начать в них сомневаться, миру придет конец. Он и не усомнился; но фраза, произнесенная им, как бы поставила их в категорию вещей, относительно которых сомнения возможны.

Рука Сильвии, протянутая к подносу, медленно опустилась. Она поглядела на него – сердито, обиженно, недоуменно? Он не мог бы сказать. Как мало он ее знает.

Я не знаю о тебе ничего, думал он, но так люблю тебя, что сердце сжимается. Ах, зачем я сказал все это? Не смотри на меня так. Скажи что-нибудь. Давай лучше устроим скандал.

Она тихонько вздохнула.

– Ну? – настаивал он.

– Дорогой, должна ли я знать репутацию всех людей, с которыми ты меня знакомишь?

Он не мог сдержать злости:

– Я не... Я хочу сказать... Ты прекрасно понимаешь, в чем дело.

– Я только спросила.

Несмотря на гнев, он оценил, как умно она поставила вопрос, и почувствовал гордость за нее; и рассердился еще сильнее, видя ее ум и самообладание.

– Одно дело, – принялся он объяснять ей терпеливо, как ребенку, – пойти в гости к даме в большой компании и совсем другое – отправиться в театр вечером вдвоем с мужем этой дамы.

Она не ответила. Она вновь протянула руку к подносу, налила себе немного лимонаду и выпила.

– Сильвия! – воскликнул Реджинальд, вдруг в ужасе поняв, что он сейчас наговорил и к каким непоправимым последствиям это может привести. – Ты же знаешь, я не... я хочу сказать, что это ничего... это не... я не хотел тебя обидеть... Просто у Ормсби такая репутация в отношении женщин, что люди, увидев тебя с ним в “Паласе” вечером... как раз именно там... станут говорить... люди, которые не знают тебя... я хочу сказать, начнут думать, кто, собственно, ты такая. Страшно вообразить... что они решат... именно с Ормсби.

Он замолчал и взглянул на нее из-под полуопущенных век. Она сидела с озадаченным видом; потом спросила:

– Почему ты сказал “как раз именно там”?

– Ну, ты же знаешь, кто такой Вено?

Она покачала головой.

– Вено? Какое странное имя.

– Это мулат, который поставил спектакль.

– Но что...

– Ормсби финансирует его – при условии, что имеет право выбора. – Реджинальд презрительно рассмеялся. – Можно сказать, что он обладает привилегированными акциями.

Настала тишина. На каминной доске тикали хозяйкины фарфоровые часы с пастушкой. Минуты, которых не вернешь. Слова, которых не вернешь. Но ведь ни одной минуты нельзя вернуть, нельзя вернуть и ни единого слова, а между тем мир продолжает существовать, и никто особенно не меняется, и ничего, в сущности, не случается. Глупо думать, что все это может что-то изменить в нашей жизни. Не может, правда, Сильвия? Часы продолжают тикать.

С тяжелым вздохом Сильвия поднимается.

– Мне было так хорошо, – говорит она. – А ты все испортил.

Она медленно, печально идет к двери.

– Сильвия!

Медленно, печально уносит свою красоту, и с нею мир, покой и уют покидают комнату.