Дороти Батлер - Кушла и ее книги

Кушле в первый раз прочли «Бабушку Люси и ее шляпы», когда ей было почти три года. Догадки относительно того, почему ей полюбилась эта книга, так и остаются догадками; она слушала чтение этой книги дольше, чем какой другой до этого времени, в «Бабушке Люси» она сталкивалась с несколькими незнакомыми предметами и понятиями (мансарда, скрипящие петли, паутина) и иногда с довольно сложным языком. О коте Томе и кустиках герани в книжке говорилось так: «Он потыкался в них носом, осторожно походил вокруг них на цыпочках, улыбнулся им сияющими глазами». А вот как о том, что обнаруживалось в сундуке: «Иногда скрипка или шелк, который так и льнул к пальцам, или маленький остроносый башмачок, застегивающийся на мелкие пуговки, или пожелтевшая от времени фотография».

Иллюстрации Фрэнка Фрэнсиса просто восхитительны, каждая из них развертывается как целое, текст гармонично расположен на белом фоне. Цвет чистый и яркий, но не резкий, люди и предметы четко очерчены; их нетрудно отделить один от другого. В иллюстрациях есть что-то схожее с манерой Беатрикс Поттер, та же точность и прозрачность, они больше и ярче, но выполнены с таким же вниманием к деталям.

Повествование развивается, тон задает вступление: «Бабушка Люси была очень старенькая, она жила в домике, окруженном красными розами… Когда я приходила к ней в гости, то стучала в дверь. Дверь была толстая и скрипучая, и бабушка всегда говорила: „Надо смазать петли“. Но мы их так и не собрались смазать, и они продолжали скрипеть, а бабушка улыбалась, когда я входила…» Возможно, для Кушлы эта книга служила двум целям: подробное описание домашней жизни подтверждало ее собственный опыт — с бабушкой, котом и чаем с «твоими любимыми пирожными», а бесконечная череда шляп бабушки Люси придает обаяние волшебства этому опыту. Во всяком случае, эта книга сразу же произвела на Кушлу впечатление, которое сохранялось долго, вскоре девочка знала ее наизусть, и фраза за фразой появлялись в ее речи: «падающие горы книг» — в применении к ее собственным книгам, «скользкие пуговки», «одуванчиковые часы».

Шесть месяцев спустя, когда Кушлу попросили показать бабушке, как она может снять повязку с раны перед купаньем, она попробовала, поняла, что повязка слишком тугая, и сказала: «Не могу, даже для того, чтобы порадовать бабушку», — это была точная цитата из «Бабушки Люси».

Снова и снова обращаясь к дневнику Дороти Уайт, я удивлялась тому, что Кушла часто принимала то, что было для нее непонятным. Кэрол в этом возрасте требовала «невероятно много объяснений», в то время как Кушла обходилась без них.

Хотя она слушала внимательно, создавалось впечатление, что слова часто «обтекают» ее, а не «впитываются». Большая настойчивость Кэрол на немедленном объяснении незнакомого явно указывает на проницательный ум, ее развитие явно было выше, чем у Кушлы в том же возрасте. Но, возможно, они были, по сути, детьми с очень разными склонностями — Кэрол с потребностью знать, прежде чем двинуться вперед, Кушла с явным желанием слушать почти бесконечно, причем часто не понимая слов. Дороти Уайт говорит о неприятии своей трехлетней дочерью «Книги нонсенса» Лира: «…это неприятие могло появиться в результате того, что она редко слышала что-то совершенно непонятное. Словно она ожидает, что слова непременно и точно должны что-то означать…»

Помня о том, что Кушлу всегда трогало стихотворение Лира «Кот и Сова» и что ее мгновенно пленяли ритмичные стихотворения А. А. Милна, можно склониться к мысли, что ее радость могла быть почти целиком чувственной. И эта радость, разумеется, должна восприниматься как часть человеческого опыта, о которой знают и верят в нее, но не могут объяснить. Любовь к языку, чуткость к словам, произносимым и слышимым, сродни любви к музыке, взывающей к чувствам, не нуждающейся в пояснениях. Она не более доступна людям, чем глубокие чувства, которые у некоторых вызывает музыка; но она существует так ярко, что не поддается анализу. Конечно, дети обладают широким диапазоном как чувствительности к языку, так и к музыкальной реакции.

Кушле было ровно два года и восемь месяцев, когда родители торжественно принесли домой ее маленькую приемную сестричку Санчу, восьми дней от роду. «Малышка-сестра» скоро стала признанным членом семьи; к счастью, с самого первого дня она ела, спала, ела и спала снова, проходя все свои этапы развития в рекордное время и быстро становясь уверенной маленькой самостоятельной личностью. Появление в семье Санчи уменьшило напряжение; родители Кушлы больше не сосредоточивались только на ней. У них появился другой ребенок, нуждавшийся в любви и внимании, и долго мучившие их опасения относительно того, что они неспособны вырастить веселого здорового ребенка, с этих пор исчезли.