Алексей Моторов - Юные годы медбрата Паровозова

И тут я различил какой-то посторонний звук, причем загадочным образом понял, что его источник находится очень далеко. Это открылись двери пассажирского лифта, и почти сразу стали различимы шаги. Кто-то невидимый шел по коридору. Шел долго, но, сам не знаю почему, я понял, что целью невидимки была именно эта операционная. Интересно, как я могу его шаги слышать, это же невозможно. Вот бы узнать, какой мне наркоз проводили, если так слух обострился? С подобным чутьем я смогу на границе сторожевым псом служить вместо легендарного Джульбарса. Буду работать в паре со знаменитым пограничником Карацупой и шпионов с ним ловить! Хотя нет, у пограничника Карацупы овчарку звали Индус. А тогда Джульбарс, он у кого был? Впрочем, это не так важно.

Я много раз читал, что опиаты обостряют чувства. Зрение, слух, обоняние. Слух и обоняние и правда обострились до предела, а вот глаза разлепить сил не хватает.

А шаги все ближе и ближе, вот открылась дверь в предбанник, там, где к стене привинчены рукомойники. И почти сразу раздался голос невидимки, оказавшимся заведующим анестезиологией:

– Ну что тут у вас?

Владимир Сергеевич Милушкин. Когда-то он работал в реанимации. Из всех наших врачей он больше всех проводил времени в блоке. Не ржал в ординаторской, не гонял чаи, а всегда крутил-вертел больных. Сам работал и от других требовал того же.

– Да вот уже заканчиваем! – произнес еще один знакомый голос. Ну конечно, это Василий Андреевич Дозоров, нейрохирург. – Сделал все по максимуму, травма паршивая, место топографически уж больно сложное!

– А какие повреждения? – опять вступил Милушкин, а я весь превратился в и без того обостренный слух. Сейчас мне все расскажут, и я наконец вспомню. Видимо, здорово мне башку наркозом забили. Сколько ни стараюсь, никак понять не могу, как же я в операционной очутился и зачем.

– Ему этой банкой все перерезало, что только можно. Лучевую артерию, вены, оба сгибателя, и поверхностный и глубокий. Она, видимо, полная была и тяжелая, поэтому в придачу дистальный перелом лучевой и локтевой костей. Осколок, вот он лежит, кинжал настоящий. У локтевой ямки конец был. Все мышцы посек! Но самое главное – у него срединный нерв перерублен. Я, конечно, шов сделал, попотел, но тут такое дело… Пока только большой палец заработает. И то под вопросом. В общем, здесь лишь время покажет. Год, не меньше!

– Эх, жаль его, он же массажистом недавно стал, уходить собрался! – вздохнул Милушкин. – Все, видимо, не судьба!

– Да какой уж здесь массаж, тут инвалидность, хотя сосудистые хирурги заверили, что рука жить будет, но нерв! – тоже вздохнул Дозоров, накладывая мне на руку мокрый и теплый гипс. – Хорошо, если карандаш держать сможет!

И тут я все вспомнил. И про массаж, и про мое последнее дежурство, и про подвал. Вспомнил растерянное лицо Маринки Ксенофонтовой, когда меня увозили в операционную. Она стояла в коридоре, а в руках у нее, на “плечиках”, висел мой отглаженный халат.

Царькова оказалась права. Меня сразу все стали любить. Вместе и по отдельности. Мне это, конечно, нравилось. А еще я моментально стал знаменитостью, о которой говорили даже на больничной конференции, в том смысле, что вот как бывает, если нарушать технику безопасности. Что за техника безопасности такая, никто, конечно, не знал, но мне довелось стать первым в истории нашей больницы ее злостным нарушителем.

Я лежал на одиннадцатом этаже, в блатной трехместной палате, в самом конце коридора. Практически все пациенты здесь, в отделении нейрохирургии, имели черепно-мозговую травму, и только я, как белая ворона, гордо расхаживал с гипсом на руке. Помню, как очухался здесь в первую ночь после операции…

…Кубик. Он бешено крутится в разных плоскостях, неумолимо приближаясь. Чем он ближе, тем быстрее становится вращение. Но когда кубик уже рядом и я могу дотронуться до него рукой и вижу, что это даже не кубик, а большой ящик, он вдруг берет и останавливается. Значит, сейчас произойдет что-то очень важное.

И правда спустя мгновение ящик быстро разваливается на части, а оттуда начинают высыпаться разноцветные стеклянные шарики, их бесконечно много, они падают и падают куда-то вниз. И я смотрю туда, в пустоту, и вижу, что глубоко подо мной каменный пол. Шарики, подскакивая, со звоном и стуком ударяются об пол, а их с каждой секундой все больше и больше, их стук становится все громче, настоящий стеклянный водопад обрушивается сверху, и наконец он сливается в одну фразу: ты забыл позвонить домой!!!