Алексей Моторов - Юные годы медбрата Паровозова

Вот и сейчас Рома приподнялся на мысочки и спросил строго:

– Пап, это ты что там делаешь, рисуешь?

Я улыбнулся. Рома говорил “это” как “ето”. А еще он смешно произносил букву “р”. Длинно и раскатисто.

– Сынок, я книжки читаю, задачки решаю!

– Это ты зачем задачки решаешь?

– Да вот думаю учиться пойти!

Рома внимательно на меня посмотрел:

– Ты что, пап, дурачок, апче?

– Почему? – растерялся я. – Почему дурачок?

Он пожал плечами и пошел в комнату:

– Ну ты же старый!

Такое впечатление, что самая необременительная, веселая и высокооплачиваемая работа – конечно же у врачей. Понять, почему в медицинские институты всегда стабильно высокие конкурсы, не может никто. Есть во всем этом что-то метафизическое. Ну а максимально престижный и недоступный, вне всякого сомнения, – Первый медицинский. Вот это-то как раз понятно. Он самый старый, самый известный, самый уважаемый. Огромное количество клиник, кафедр, разбросанных по всей Москве, не говоря уже о медицинском городке, занимающем изрядный кусок земли в районе Большой Пироговской улицы и прилегающих переулков.

А вдоль Пироговки памятники Пирогову, Сеченову, Филатову и другим светилам стоят как часовые, показывая, что не на пустом месте возникла слава института, все эти признанные гении работали и передавали секреты мастерства именно здесь, в этих стенах.

Год от года слава института только крепнет, абитуриенты съезжаются сюда со всей страны. Иметь диплом Первого меда – не только вопрос престижа, а еще и гарантия получения хорошего рабочего места, особенно на Кавказе и в Средней Азии. Такой выпускник, как правило, быстро становится в этих солнечных республиках большим начальником. Пяти лет не проходит, как тихий и скромный студент из числа туркмен или узбеков превращается у себя на родине в важного и неприступного бая.

Поэтому я уже перестал поражаться многонациональному разнолюдью, царящему тут во время вступительных экзаменов.

Официальный конкурс на лечебный факультет обычно был около шести-семи человек на место. Но цифра эта и приблизительно не отражала состояния дел. Большая часть мест распределялась еще до всяких экзаменов. Профессия врача принадлежала к так называемым “кастовым”, поэтому из года в год шло поступать несметное количество детей, внуков, племянников и племянниц академиков, профессоров, доцентов и прочих сотрудников института, да и не только сотрудников, а просто врачей, на разных уровнях имеющих возможность повлиять на экзаменационную оценку.

Сюда же, как правило, вклинивались дети и родственники влиятельных людей, не имеющих никакого отношения к медицине, но которым достаточно одного телефонного звонка для того, чтобы их протеже оказался в числе студентов. Еще каждый год принимали детей и внуков знаменитостей, тех, чьими именами назывались улицы и города. Такие, как мне рассказывали, даже не всегда на экзамен являлись, но может, это только слухи.

Абитуриент “с улицы” вступал в неравную схватку со всеми вышеперечисленными “блатными”. Иногда кому-то везло, но с каждым годом вариантов такой удачи оставалось все меньше и меньше.

Так, значит, в этом году новый министр пытается сломать устойчивую коррупционную систему, дав льготы стажникам. Посмотрим, что у него получится. Пока что результат виден на цифрах. Всех абитуриентов разбили на четыре условные категории с общими экзаменами, но с раздельным конкурсом. Самыми несчастными оказались иногородние школьники. У них конкурс был тридцать два человека на место. У школьников-москвичей – около пятнадцати, у иногородних стажников – восемь, а у стажников-москвичей, к которым, слава богу, относился я, – три с половиной человека на одну студенческую вакансию.

А первым, главным, или, как его еще называли, “профилирующим” экзаменом вдруг впервые сделали химию. Химия – это хорошо, химия – это здорово. Может, это знак свыше?

Я взглянул на часы над дверью “шокового” зала. Без десяти восемь. У меня на руке Orient , а я по привычке сверяю время с этими круглыми белыми электрическими часами. Точно такие же раньше висели у нас в сестринской. Когда я пытался забыться сном, они мне весь мозг выдалбливали своим тиканьем. Вернее, это было никакое не тиканье. Ровно каждую минуту раздавался громкий щелчок и вслед за ним – резонирующий лязг: “шшшчиккк!!! дэннннннн!!!”

Я лежал и думал: вот еще одна минута прошла, а я так и не заснул, вот вторая, вот пятнадцатая, вот сорок седьмая…