Миа Коуту - Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла

— Давайте прямо сейчас.

— Нет, когда уж совсем на ладанку дышать буду.

— На ладан. Дышать на ладан.

— Доктор, вы мне здоровье поправляйте, а не грамматику. Я ведь — без ложной скромности — в колониальные времена учился.

И с иронией добавляет:

— И не скажу, что мне, мол, осталось всего несколько предметов, как некоторым моим хорошим знакомым…

— Вы, кажется, хотели мне в чем-то признаться. Я жду.

Механик долго гримасничает. Видно, ждет, что перевесит, боль или решимость. Потом дрожащим голосом произносит:

— Десять лет назад Деолинду изнасиловали.

— Деолинду? Изнасиловали?

Ей было всего пятнадцать лет, она была совсем девчонка. Развитая, конечно, но ребенок совсем.

— И кто ее изнасиловал?

— Она вам никогда не говорила?

— Кто?

— Мунда.

— Я об этом в первый раз слышу.

— Я потому и боюсь, доктор. Боюсь, что она мне отомстит.

— Кто, простите? Деолинда или Мунда?

— Моя жена.

— Но при чем тут вы?

— Она думает, что это сделал я. Сколько бы я ни клялся, ни божился, у нее вечно в голове эта страшилка.

— Даже не знаю, что сказать. Боже мой, Деолинду… изнасиловали…

— Поэтому мне не нравится, когда вы вместе…

— Мы? Кого вы имеете в виду?

— Вас с Мундой.

Когда он видел, как доктор шепчется с Мундой, ему всегда казалось, что они договариваются о том, как свести с ним счеты.

— Мунда никогда со мной об этом не говорила.

— Она отомстит, я знаю.

Перепутает лекарство. Или дозу. Подсунет сладкий яд. Мало ли способов по-тихому отправить его к праотцам? Тем более что он и так уже еле жив. А она спит и видит…

Старик встает, роется в комоде, закуривает, шумно вздыхает. Кашель, которым он тут же заходится, уже не назовешь гулким: в организме старика не осталось пустот. Грудь прилипла к спине.

Врач заговаривает снова:

— Мне придется на некоторое время уехать.

— Куда вы собрались?

— В город. Сегодня же.

— Зачем?

— Срочные дела.

— Не ездите, доктор. Я вам говорю: не ездите!

— Извините, но есть вещи, которые от моего желания не зависят.

— Я вам скажу кое-что, подвиньтесь поближе: это секрет.

Португалец в недоумении подходит и склоняется навстречу кислому дыханию больного.

— Будьте осторожны, доктор.

— А в чем дело?

— А в том, что я знаю, кто вы. И другие тоже могут узнать.

— Вы угрожаете мне, Бартоломеу Одиноку?

— Знаете, что случилось с португальцем, который был здесь до вас?

— С тем, что жил в пансионе?

— К нему ворвались в комнату и, если бы не Уважайму, забили бы ногами до смерти.

Предыдущего португальца обвинили в том, что он торгует органами.

— С нас ведь тут ничего, кроме тела, не возьмешь.

Сидониу бледнеет, разом припомнив все мифы об опасном и непредсказуемом континенте.

— Только органы у нас и остались, — повторяет Бартоломеу.

— Вы думаете, меня могут принять за торговца органами?

Старик не отвечает. Врач решает уйти, но отчего-то медлит. Затворив за собой дверь, он стоит, прислонившись к стене, в коридоре. Прислушивается к глухому кашлю больного. Закрывает глаза и чувствует, как что-то касается его лица. В ужасе машет руками, опрокидывает цветочный горшок, тот разбивается, по полу рассыпается земля. Врач хватает засохший декоративный папоротник, отряхивает корни и несет его, сам не зная зачем, прочь из дому.

— Что вы делаете, доктор? — удивленно вопрошает Мунда.

— Растение погибло, дона Мунда. Мертвецам в доме не место.

— Это Деолиндин цветок.

— Я знаю, она писала о нем в письме.

— Папоротник не от темноты засох, а от тоски по Деолинде.

Опуская пожелтевшие листья на холодный камень двора, португалец думает о том, что ни разу в жизни не посадил и не посеял ни одного растения. Возможно, он единственный взрослый в поселке, кто не испытал подобной связи с землей. И это куда важней, чем какая-то там раса.

— Я в жизни ничего не посеял.

— Посеете еще.

— Что же я посею?

— Не «что», а «кого». Вы Барту посеете.

Мунда объясняет: все мы в конечном счете сеятели костей. Городские, деревенские, белые, черные: все мы сеем тех же мертвецов в ту же землю.

Потом хозяйка протягивает руку, чтобы забрать у португальца папоротник. Но пальцы врача никак не разжимаются, и Мунде едва удается освободить растение.

— Что случилось, доктор?

— Я все думаю о Деолинде. Правда, что ее изнасиловали?

— Есть вещи, о которых я не в силах помнить.

— Значит, правда.

Она снимает с корня комок песка и яростно растирает песчинки между пальцами.