Карл-Иоганн Вальгрен: КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

Но даже вопиющие о возмездии земноводные не шли в сравнение с теми страданиями, которые причиняли ему воспоминания о бесстыдном аутоканнибализме, которому он предавался в возрасте от девяти до двенадцати лет. В бессонные предрассветные часы он вспоминал кисло-сладкий вкус засохших корочек на ссадинах или затхлый запах гноя, когда он воровато прикасался губами к воспалённой ране. Он помнил солоноватый привкус добываемых им из собственного носа образований, в просторечии именуемых козами; по вечерам, закрыв жалюзи и заперев дверь, он с жадностью поедал побочные продукты своего организма. Он помнил лёгкое сопротивление этих самых коз, когда он проверял их консистенцию передними зубами, помнил слизистое ощущение в глотке, когда он их глотал, словно кисло-сладкие драже из неисчерпаемой конфетницы носа. Они были клейкими, эти козы, так что иногда он позволял себе воздержаться от пиршества и приклеивал их к нижней кромке кровати, как использованную жвачку. Свои гурманские ощущения он попытался передать в классификации коз в зависимости от их плотности, сухости, вкуса, размера и цвета. Коза, тип II А, содержит примесь крови из носа, особо солёная. Степень сухости 4, легко крошится, слабый запах железа. Коза, тип IV Б, высокое содержание слизи, цвет оливково-зелёный, более водянистая, чем её кузина типа IV А, имеющая ванильно-жёлтый цвет. При соприкосновении с твёрдым нёбом тает.

Несколько лет подряд он систематически занимался утилизацией вторичных продуктов жизнедеятельности — сопли, ногти, отшелушивающаяся кожа, гной, кровь, волдыри, ушная сера. Подсохшие кровяные корочки составляли едва ли не наибольший деликатес в его меню, само название заключало в себе намёк на замысловатый кулинарный изыск.

— Перестань! — обычно говорил Виктор, видя, как сын осторожно приподнимает краешек присохшей корочки.

— Почему?

— Потому что ссадина никогда не заживёт, если её теребить.

Но шрамы и проблемы гемокоагуляции беспокоили его не больше, чем брезгливая реакция сестры на бесстыжие попытки съесть самого себя по частям — она с негодованием отворачивалась. Он был не в силах противостоять страсти к самоуничтожению. Бесконечная возня со ссадинами, ранками и порезами привела в конце концов к непонятной экземе, причину которой врачи определить не могли. Виктор водил его ко всем ведущим кожникам провинции, пока один из них не выбросил полотенце и не выписал Иоакиму направление к детскому психологу.

Аутоканнибализм — поставил тот диагноз его заболеванию. Или, может быть, Иоаким сам выдумал этот термин, может быть, это одно из его филологических открытий, вроде загадочного слова «гиполаз» ?

В седьмом классе он всю осень посещал психолога — тот принимал больных в просторном доцентском доме в квартале «Любовь» в Хальмстаде.

— Мальчик стремится наказать самого себя, — объяснял он Виктору через голову Иоакима. — Вы часто уезжаете, и мальчик считает, что это его вина.

— Никакой его вины в этом нет!

— Конечно нет. Но родительское отсутствие часто наводит детей на исключительно деструктивные мысли. Ребёнок потерял мать, вы всё время путешествуете. Он воспринимает это так, как будто он для вас плох и вы его отталкиваете!

Может быть, в его словах и была доля правды, подумал Иоаким. Почему бы и нет? В театре теней его детской памяти всегда присутствовало ощущение одиночества и слишком рано появившейся ответственности за Жанетт… Долгие периоды душевной полутьмы, когда Виктор был в отъезде и мальчик чувствовал, что дом лежит на нём.

Иногда приходила нянька. Она оставалась на неделю, следила, чтобы у них была еда и чистое бельё, уговаривала Иоакима оставить в покое корочки на ссадинах.

Но как только они немного выросли, им пришлось обходиться своими силами. Виктор часто уезжал по делам, как он это называл. Музеи по всей Европе нуждались в его искусстве реставратора, его звали на аукционы оценщиком, частные коллекционеры обращались с просьбами установить подлинность произведения. Он использовал эти поездки и для пополнения своей коллекции. Виктор присылал из своих поездок яркие открытки — Берлин, Копенгаген, Лондон, Вена. Но, приезжая, он никогда не рассказывал: о своих путешествиях и на все вопросы отвечал загадочной улыбкой.

Само собой, шаг от заброшенного ребёнка до аутоканнибала был невелик, а ещё меньше — от аутоканнибала до чуть повзрослевшего онаниста, беззаветно мастурбирующего шесть-семь раз на дню… Он мог бы превысить этот рекорд, если бы не уроки и разного рода хобби, вынуждающие его иногда сделать паузу. Дрочильный марафон продолжался два года, с тринадцати лет, когда он открыл для себя ни с чем не сравнимую привлекательность этого занятия, до пятнадцати, пока кто-то из его ровесников — кто из этих, с двусложными именами — Рогер? Тумас? Стефан? — в общем, кто-то из них напугал его, что, дескать, постоянные семяизвержения могут привести к душевной болезни.