Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

Как бы то ни было, условия в их группе по сравнению с остальным лагерем были более чем сносными. За стенами царили ужас и произвол. В лагере содержались в основном политзаключённые и гомосексуалы, переведённые из эмсландского лагеря на голландской границе, Закрашенные окна в бараке не позволяли видеть, что происходит снаружи, но звуки полностью изолировать было невозможно — они то и дело слышали автоматные очереди, рычание собак, рвущих живого человека. Ходили слухи о злодействах, для которых и слова было трудно подобрать…

— Всё в порядке? — спросил Рандер. — Ты не заснул?

— Ещё чего!

Он уже начал привыкать к своему гнезду. По тряпью медленно передвигались армии вшей, он уже как будто и не замечал чудовищной вони. Дважды ему принесли воды, от хлеба он отказался. Там, в мастерской, их кормят три раза в день, объяснил он Рандеру, так же как и охрану; вечером даже дают десерт.

— Как вы выносите информацию? — спросил он.

— Кое-кого можно подкупить, другие у нас на крючке.

Очень по-человечески, подумал Виктор. Даже эта система имеет слабые места.

— Будь начеку, — сказал Рандер, — и не забудь надеть робу. Как только скомандуют на вечернюю поверку, постарайся сразу смешаться с нашими. Не бойся, люди знают, что ты здесь, мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя не заметили.

— А как мне попасть в «малый» лагерь?

— В день рождения фюрера присутствие при подъёме и спуске флага обязательно. Ваших фальшивомонетчиков тоже выгонят на процедуру. Мы постараемся, чтобы наша группа подошла к ним поближе… Желаю удачи.

Команда на построение последовала почти сразу. Заключённые выстроились у входа. Охрана быстро проверила барак. И как и предупреждал Рандер, внимание охранников привлёк внезапно потёкший кран. Пока они проверяли, в чём неполадка, Виктор проскользнул в колонну…

Солнце опускалось в перину типичных для севера Германии кучевых облаков. Было тепло, по всем признакам наступало лето. Вдоль стены барака цвели тюльпаны, в этом явно чувствовалось какое-то извращение. По дороге на аппельплац Виктор посмотрел на небо — он не видел его восемь месяцев. Там уже распустился прозрачный молодой месяц. Горизонт окрасился в интенсивный персиковый цвет.

К его облегчению, взвод из малого лагеря оказался на построении совсем рядом. Увидев долговязую, напоминающую воронье пугало фигуру Шпенглера, он искренне обрадовался. Нанятый оркестр опять разместился на балюстраде и, как только начался спуск флага, опять заиграл свою «Deutschlandlied». Всё шло по плану, но люди начали переглядываться: в звуки оркестра почти незаметно вплёлся низкий басовый гул, как будто тубист забыл вовремя снять ноту и так и продолжал потихоньку дуть в свой нехитрый инструмент.

Строй немного нарушился. Виктор сбросил свою полосатую робу на землю и проскользнул в колонну одетых в гражданское платье фальшивомонетчиков. Они двинулись к своему бараку с белыми непрозрачными окнами…

А гул всё нарастал и стал особенно заметен, когда оркестр смолк. Теперь в нём ясно различались неторопливые, выматывающие душу ритмичные взрывы. По рядам пленников пробежал ветерок беспокойства. Нойманн, Шпенглер, рисовальщики Крапп и фон Лотринген, печатники Шварц и Финк, прачечная команда с их вожаком Рандером, люди с розовыми треугольниками на робах, чьи дни были сочтены, от которых к концу года не останется ничего, кроме памяти в сердцах их родных, палачи, охранники, комендант лагеря, его шофёр и кухарка — все до единого подняли головы и посмотрели в быстро вечереющее небо… Они летели на юг — пятьдесят бомбардировщиков союзников, которым было приказано именно сегодня, в день рождения Гитлера, сбросить свой смертоносный груз. Они летели высоко, намного выше воскового месяца, — ангелы смерти, распростёршие крылья на безжизненной синеве вечернего неба, освещённые давно уже не видимый с земли солнцем. По толпе прошла волна дрожи — на той же низкой, путающей частоте, что и нарастающий величественный рокот. Люди бессознательно пригнулись перед этой инкапсулированной мощью, перед этим заключённым в строгие каплевидные оболочки огненным штормом, которому вскоре предстояло разразиться где-то на их родине, и сердца их, в зависимости от того, кем они были в лагерной иерархии — жертвами или палачами, — наполнились надеждой или ужасом.

Вот уже двое суток поезд с дизельным локомотивом в упряжке петлял по боковым веткам железных дорог рейха. Недалеко от Вольфбурга они попали под артиллерийский обстрел. Снаряд угодил в последний вагон, но чудом никто не пострадал. Последние сутки поезд останавливался по нескольку раз в час, на рельсах лежали упавшие деревья, убитые лошади, исковерканная военная техника. Эсэсовцы вынуждены были грозить стрелочникам оружием, чтобы те перевели стрелки. Заключённые расчищали пути. Очевидно, вдоль насыпи шли тяжёлые бои: шпалы кое-где были взорваны, рельсы погнуты. Над горизонтом стоял дым — горели города.