Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

Незнакомец рассказывал всё это, не глядя Виктору в глаза, он смотрел то на руки, то на ноги, то ещё на какую-то точку на теле Виктора, но в глаза смотреть избегал.

— И всё равно я здесь, — сказал он с отвращением. — Пытаюсь себе запретить, иногда удаётся, держусь несколько месяцев. Встречаюсь с приятелями по работе, мы выпиваем, играем в карты, рассказываем анекдоты и свистим проходящим бабам. Не пора ли завести невесту? — спрашивают. Они-то думают, что я просто застенчив. Пытались свести меня с вдовами, с жёнами без вести пропавших на войне — те, должно быть, всё равно погибли в каком-нибудь сибирском лагере… Как-то привели для меня проститутку. Твои друзья мне уже заплатили, сказала она, можешь делать со мной всё, что хочешь. И я исповедался этой бляди, рассказал всё, как есть, что не могу с женщиной… Она сказала: это неважно, тариф тот же. Я попросил её рассказать моим товарищам, что у нас всё было. Потом они хлопали меня по спине и говорили, что я настоящий мужик…

Приближался час закрытия. Официант уже ходил между столиками с веником.

— А вы были на войне? — спросил его собеседник.

— Нет, мне повезло…

— А я был в фолькштурме в последнюю весну. Мне было восемнадцать. Наша часть пыталась держать оборону на юге… Американцы со своими джипами и танками прошли сквозь нас, как нож сквозь масло… они же видели, что перед ними одни пацаны… Наш лейтенант пустил себе пулю в лоб, а я уже успел в него влюбиться… странно, правда? Влюбился на войне, чуть не на поле боя…

Война, подумал Виктор. Никто из присутствующих здесь не избежал войны. Не то, что в той северной стране, откуда он приехал. В Германии все до единого потеряли невинность… Он не хотел думать о тех годах. Память нельзя уничтожить, но её можно игнорировать. Он думал, что ему в Берлине будет трудно, но, к счастью, ошибся. Пока он избегал путешествий в прошлое, пока не предпринимал экскурсов в собственную историю, всё было легко и просто.

— Я знаю место здесь неподалёку, — сказал собеседник. — Если хотите, можем пойти туда… Делайте со мной всё, что хотите, мне всё равно. Аверсионная терапия не помогла, наоборот — я бы сказал, болезнь прогрессирует. Единственное, о чём я могу думать, — как бы переспать с мужчиной.

Он увидел нерешительность Виктора, и глаза его забегали. Он посмотрел в сторону — там стоял молодой человек и приглашающе улыбался.

— Тогда я найду кого-нибудь ещё, — сказал незнакомец. — Эта болезнь, как чесотка… единственный способ утолить зуд — найти парня.

Виктор всё чаще заходил в такие частные клубы. Он понимал, что должен как-то преодолеть одиночество. В его мире было так много горя, так много несчастий и потерь, так много страшных воспоминаний… с этим надо было что-то делать. Он чувствовал, что просто обязан кого-то полюбить, пусть хоть ненадолго, иначе одиночество его доконает. Он пытался завязывать знакомства, флиртовать, старался, как цирковой артист, освободиться от сковавших его цепей. Но иногда ему казалось, что его никто не замечает, он словно бы невидим. Как будто аура его одиночества отпугивала людей… А может быть, это вовсе и не цепи одиночества, как-то пришло ему в голову, может быть, это ложь… он всю жизнь лгал, и ложь окружила его непроницаемым панцирем.

Как-то ноябрьским вечером он шёл по Мотцштрассе. К нему подошёл молодой человек и взял его под руку:

— Не хотите ли пообщаться?

Не взрослый, не ребёнок — лет шестнадцать… Виктор вдруг увидел в нём самого себя в Берлине тридцатых: неоперившийся юнец среди взрослых мужчин в «Микадо».

— Что скажете? Двадцать марок, и я всё сделаю. Только расслабьтесь, мне нравятся мужчины в возрасте.

Тёплый ветерок сильно опоздавшего бабьего лета нежно продувал улицу. Далеко, в районе Ку-дамм, небо фосфоресцировало от реклам, но по другую сторону, в восточном секторе, было темно.

— Здесь есть подходящие руины во дворе, — сказал мальчик. — Когда-то там была молочная, но в последнюю зиму… прямое попадание. Мы поставили диван, стало очень уютно.

Навстречу им медленно дрейфовала полицейская машина. Виктор замедлил шаг, чтобы не возникло подозрений, что они что-то затевают.

— Наплевать на них. Пока мы открыто не целуемся, они не имеют права вмешиваться… Это здесь. Пошли!

Они прошли через ворота и оказались на мощённом булыжником дворе. Перед ними высился обгорелый фасад. Крыши и двух верхних этажей не было. Но они были не одни — их ждали ещё двое ребят в том же возрасте.