Колум Маккэнн - И пусть вращается прекрасный мир

Она тянется к верхнему шкафчику, достает вазу уотерфордского стекла. [71] Уотерфорд — город на юге Ирландии, в 50-е годы прошлого века прославившийся стекольным производством под одноименной торговой маркой. Замысловатая форма. В наших краях таких не делают. Не все жители дальних стран дикари. Да, вполне подойдет. Она передает вазу Глории, и та, улыбаясь, наполняет ее водой.

— Знаешь, чего не хватает, Клэр?

— Нет, а что?

— Насыпать сюда немного сахара. Тогда цветы дольше простоят.

Такое она слышит впервые. Но в этом даже есть смысл. Сахар. Чтобы сохранить их живыми. Осыпать наших мальчиков сахаром. Чарли с их шоколадной фабрикой. [72] Отсылка к популярной детской книге «Чарли и шоколадная фабрика» (1964) американского писателя Роальда Даля (1916–1990). И вообще, кому пришло на ум окрестить вьетнамцев чарли? Откуда взялось такое прозвище? Из кодированного радиосообщения, скорее всего. «Чарли, Дельта, Ипсилон». Ждем приказа. Ждем приказа. Ждем приказа.

— Будет даже лучше, если отстричь немного от стеблей, — говорит Глория.

Теперь Глория вынимает цветы из обертки, раскладывает их на стойке для тарелок, берет небольшой ножик с кухонной столешницы, срезает по коротенькому кусочку от каждого черенка, собирает все обрезки в ладонь, дюжина маленьких зеленых палочек.

— Удивительное дело, правда?

— Ты о чем?

— Этот человек, на канате.

Клэр опирается о столешницу. Делает глубокий вдох. Мысли совсем спутались. Она не уверена, совсем не уверена. Канатоходец не столько поразил ее, сколько раздосадовал. Его появление вызвало какое-то тяжелое, смешанное чувство.

— Удивительно, — говорит она. — Да, удивительное дело.

Отчего же ей так тяжело думать о канатоходце? Верно, удивительное дело, да. И попытка создать нечто прекрасное. Пересечение человека и города, внезапная перемена, освоение вновь обретенного жизненного пространства, город как произведение искусства. Пройтись там, наверху, обновить пейзаж. Изменить. Но все равно ее что-то терзает. Она, может, и хотела бы не ощущать раздражения, но не в силах стряхнуть его при мысли о человеке, присевшем на этот насест, будь он ангел или демон. Что же такого неправильного в том, чтобы верить в ангелов и чертей, отчего Марша не должна переживать по этому поводу, если в каждом, кто висит в воздухе, ей видится потерянный сын? Почему на натянутом канате не может оказаться Майк-младший? Что в этом ужасного? Почему не позволить Марше удержать в памяти миг, возвестивший о возвращении ее ребенка?

И все же какая-то горечь остается.

— Что-нибудь еще, Клэр?

— Нет-нет, все замечательно.

— Вот и ладненько. Значит, все готово.

Глория улыбается и поднимает вазу, подходит к двери, раздвигает створки своим изрядным весом.

— Я сию минуту подойду, — говорит Клэр.

Дверь захлопывается.

Она выстраивает последние чашки, блюдца, ложки. Аккуратно составляет их. Так в чем же дело? Чем ей не угодил человек, шагавший по воздуху? Что-то пошловатое во всей затее. Или, может, не пошловатое. Скорее, дешевое. Хотя не столь уж дешевое. Она никак не может остановить мысли, понять, где же подвох. Как это мелочно — тратить время на подобные рассуждения. Даже эгоистично. Знает ведь распрекрасно, что впереди целое утро, что предстоит проделать все то, чем они занимались во время других встреч, — нужно принести фотографии, показать всем рояль, за которым играл Джошуа, открыть альбомы с вырезками, отвести всех в его комнату, указать полку с его книгами, отыскать его на школьных снимках. Они всегда делали это — у Глории, Марши, Жаклин и даже Дженет, особенно у Дженет, где они смотрели слайды, а потом вместе рыдали над рассыпавшейся книжицей «Кейси берет биту». [73] Посвященная бейсболу баллада (1888) американского поэта и писателя Эрнеста Тэйера (1863–1940).

Ее широко расставленные руки упираются в столешницу. Вывернутые пальцы. С силой давят вниз.

Джошуа. Значит, это ее терзает? Что еще никто не произнес его имени? Что оно еще не успело мелькнуть в утренних разговорах? Что они пока забыли о нем? Нет, не то, дело в чем-то другом, но в чем?

Хватит. Хватит. Оторвать поднос от стола. Только бы ничего не испортить. Так мило. Эта улыбка Глории. Чудесные цветы.

Выходи.

Сейчас же.

Пошла!

Она делает шаг в гостиную и стоит, замерев. Они ушли, все до единой ушли. Чуть не роняет поднос. Ложечки звенят, съехав к краю. Никогошеньки, даже Глории нет. Что же это? Как такое могло случиться? Как им удалось так внезапно исчезнуть? Похоже на дурную детскую шалость, будто в любой момент они могут выскочить из шкафов или высунуться из-за дивана — ряд жестяных физиономий с ярмарки, в которые надо метать водяные пузыри.