Джон Чивер - Фальконер

— Но где папа? — снова поинтересовался он.

— Не знаю, — ответила мать. — Когда я спустилась готовить ужин, он вручил мне длинное письмо, в котором доказывал мою полную несостоятельность как женщины, жены и матери. Доказательств было двадцать два. Я не дочитала до конца. Бросила письмо в огонь. Он очень оскорбился. Заявил, что поедет в Нагасаки и там утопится. Вероятно, туда он добирался на попутках, потому как свою машину оставил возле дома.

— Прости, — сказал Фаррагат вполне искренне. Без всякого сарказма. Должно быть, многие члены его семьи даже на смертном одре не могли выдавить из себя ничего, кроме этого «прости». Фаррагат сел в машину и отправился на пляж. Вот почему он запомнил, что тогда ему еще не было шестнадцати, — в деревне Хепворт появился новый полицейский, единственный во всей округе, который мог бы остановить Фаррагата и потребовать права. Полицейский из Хепворта почему-то был зол на их семью. Фаррагат прекрасно знал всех других полицейских из окрестных деревень.

Добравшись до Нагасаки, он помчался к пляжу. Дело было осенним вечером, и на пляже никого не было — ни купальщиков, ни спасателей; в воздухе, уже тогда порядком загрязненном, чувствовался сильный запах океана. А вдруг отец уже лежит на дне, с жемчужинами вместо глаз — откуда теперь узнаешь? Фаррагат прошелся вдоль берега. Аттракционы еще работали. Из парка доносилась музыка, легкомысленная и далекая. Чтобы не заплакать, Фаррагат стал всматриваться в песок под ногами. В тот год, видимо, особым спросом пользовались японские сандалии и игрушечные рыцари в доспехах. В гальке валялись поломанные рыцари и непарные сандалии. Рядом тихо дышало море. Кто-то катался на американских горках. До него доносился стук железных колес, подскакивающих на стыках рельсов, и громкий смех, который казался здесь совсем ненужным и чужим. Фаррагат ушел с пляжа. Он пересек дорогу и оказался у входа в парк аттракционов. Судя по всему, он был построен итальянскими эмигрантами. Строители возвели стену из цемента, оштукатурили ее, покрасили в цвет римского шафрана и нарисовали русалок и ракушки. Над самим входом был изображен Посейдон с трезубцем. По ту сторону стены крутилась пустая карусель. Смеялись люди, столпившиеся около американских горок. В одной из машинок сидел его отец — он делал вид, что пьет из бутылки и собирается совершить самоубийство, едва машина оказывалась в верхней точке. Его ужимки забавляли публику. Зрители были в восторге. Фаррагат подошел к человеку, который стоял у пульта управления. «Это мой отец, — сказал он. — Не могли бы вы остановить аттракцион?» Работник парка сочувственно улыбнулся. Когда машина отца остановилась у платформы, мистер Фаррагат увидел сына — своего младшего, нелюбимого сына, от которого хотел избавиться. Он вылез из машины и подошел к Фаррагату — он знал, что по-другому нельзя. «Папа, — сказал Фаррагат, — ну зачем ты так со мной? Ведь у меня подростковый период!» Фаррагат, ну почему ты стал наркоманом?

Утром Тайни принес четыре больших помидора, и Фаррагат поблагодарил его. У помидоров был горестный вкус лета и свободы.

— Я собираюсь подать в суд, — сообщил он Тайни. — Можешь достать мне уголовный кодекс Гилберта?

— Попытаюсь, — отозвался Тайни. — У Мишкина есть кодекс, но он дает его только за четыре пачки сигарет в месяц. У тебя есть четыре пачки?

— Я могу их раздобыть, если ко мне придет жена, — ответил Фаррагат. — Я подам в суд, Тайни, но не на тебя. Пусть Чисхолм и двое других засранцев четыре года поедят ложкой сосиски с фасолью. Может, мне и удастся их засадить. Ты будешь свидетелем?

— Ну конечно, — согласился Тайни. — Буду, если получится. Мне не по душе, что Чисхолм наслаждается тем, как людей корчит от ломки. Поэтому я сделаю, что смогу.

— На мой взгляд, все просто, — сказал Фаррагат. — Меня отправили в тюрьму власти и общество. Во время предварительного заключения трое достойных уважения врачей выписали мне лекарство. Заместитель директора тюрьмы — человек, обязанный наблюдать за тем, как я отбываю наказание, — отказал мне в этом лекарстве. Более того, он показал, что смертельные муки, на которые я был обречен, — для него развлечение. Все просто.

— Что ж, попробуй, — протянул Тайни. — Десять или даже пятнадцать лет назад парень, которого избили, подал в суд, и ему сделали пересадку кожи. Еще в суд подавал Убийца-Фредди, которому выбили зубы, — так ему изготовили новые, даже два комплекта. Правда, он их надевал только по праздникам, когда подают индейку. Фредди был настоящей звездой баскетбола — давно, задолго до тебя. Лет двадцать пять назад у нас играла первоклассная баскетбольная команда. Завтра я не работаю, так что увидимся только послезавтра. Фаррагат, ну почему ты стал наркоманом?