Иван Зорин - Повестка без адреса

В конце зимы уволилась Зина. Володя втайне жалел её. Он хотел даже взять её в ту страну, которую построит после разрушения этого мира. Поэтому, когда она перестала являться, решил, что мстительный Главный, узнав про это, отправил её во тьму.

— А-а-а…

Дежурные уже привыкли к вою из бокса. Володя третью неделю отказывался от пищи. Ему грозило истощение, но с этим молчаливо смирились.

Он — это я! Это я выдумал призраков с сиреневыми губами! Если не будет меня, они исчезнут. Бедные! Они так страдают! Это я заставляю их быть злыми. И одинокими. Я освобожу их. Я перестану есть.

Врач отстранил Гагина. «Вам виднее, — угрюмо огрызнулся тот. — Но обезьяна всё равно сдохнет». Это была правда. Однако врач давал клятву. Когда-то он верил в медицину, в её высшее предназначение, но с годами её роль потускнела, как позолота на затёртой монете, становясь всё более беспомощной и жалкой. Теперь он всё чаще представлял себя на месте Володи и думал, что её единственное достижение — морфий. К тому же его преследовала мысль, что он не сможет полюбить такого Володю. А разве можно лечить, не любя?

Комната тонула в предрассветных сумерках, Володя лежал на спине, уставившись в потолок. «Я слишком долго умираю, — думал он. — А каждое мгновенье длит их страдания». Мириады звёзд тянули к нему свои пальцы. Володя приподнялся на цыпочках и просунул сквозь решётку грязную простыню. Потихоньку, чтобы не разбудить дежурных, разбил стекло. Осколки получились острые. Поначалу он с тревогой прислушивался к шагам, но потом решил, что призраки не смогут ему помешать. Перед ним в последний раз проплыли врач, Зина, Гагин, и он опять попросил у них прощения.

Утром его нашли на полу в луже крови. Он уже не дышал. Бледное лицо его совсем побелело. Странная улыбка застыла на нём, словно смерть возвращала его на родину из холодной, неприветливой чужбины.

Смотреть покойника сбежалось всё отделение. Впуская весну, распахнули окно.

Помилуй, Господи, раба твоего Владимира!

Его звали Агафон Дрын. Он дёрнул меня за рукав и предложил его убить.

— Зачем?

— Со скуки.

Я покачал головой.

— Тогда, может, убить тебя?

— С какой стати?

— Да тебе же всё надоело!

Я обещал подумать. Я вёл тогда группы психологического тренинга, делая упор на ролевые игры, и решил, что он просто перегнул палку. Или чокнулся. А я и сам псих. Живу сычом, смотрю на мир гнилыми зубами и на вопрос: «Как жизнь?» про себя отвечаю: «Течёт без меня». А вслух молчу. Но очень громко. Потому что мизантроп. Потому что предпочитаю книги. Потому что, читая их, радуюсь, что восковые фигуры, как слоны, не топчутся в прихожей, а мёртвым словам не оскорбить тишины.

— Надумал? — подмигнул он на следующем занятии. И я опять вспомнил, что мне пятьдесят, что одинок, как собственное надгробие.

— А, валяй. Только давай в обе стороны: ты — меня, я — тебя.

Он ухмыльнулся, словно и не сомневался в моём согласии.

Так мы стали играть в киллеров. Агафон сказал, что сделает всё по-тихому.

— И глазом не моргнёшь.

— Большой опыт?

Он опять ухмыльнулся.

И зачем я согласился? Оттого, что всё позади? Или, правда, со скуки? Сроки мы не оговаривали, но глядя на удалявшуюся спину, я испытал холодок на своей.

Была ранняя весна, на сосульках играло солнце. Я спускался в метро, оглохший от немоты, онемевший от молчания, а вокруг плыли такие же измождённые, одинокие, злые. Он вырос сбоку и пырнул ножом. «Грубая работа! — схватил я его за руку, отстёгивая под рубашкой широкий металлический пояс. — А обещал, по-тихому!» «Слишком много заказов», — буркнул он, растворяясь в толпе. Так я узнал, что стою в очереди. И почувствовал ревность. «А вы примитивны, — поддел я его на следующем занятии, — выше ножа ничего не выдумали. Счёт 1:0?» Он больше не ухмылялся. А уже вечером меня едва не переехала машина. Потом грохнулась с крыши сосулька, и я спасся чудом.

— Опять промах! — подкараулил я его после занятий. — Убить непросто. Даже психологически.

— Тогда почему на свете миллионы убийц?

Он оскалился. И я чуть не влепил ему пощёчину.

— А, может, помощь нужна? Разгрузить очередь?

Он повернулся на каблуках.

— Две попытки за мной! — крикнул я вдогон.

С тех пор моя жизнь переменилась. Теперь я пролистывал книги задом наперёд, а думал о Дрыне. Я уже не замечал дыр в кармане, не ломал голову, где достать кусок хлеба, не видел своего одиночества. Оно отступило, как отражение, когда, насвистывая, отходишь от зеркала. У меня появился кровный друг, тот единственный, кому я был не безразличен. Мы шли теперь в одной связке, то я был его поводырём, то он моим. Поначалу я только защищался, избегая его ловушек. А Дрын становился всё изощрённее — подсыпал яда, стрелял через дверной глазок. За ним уже числились десятки попыток, казалось, он вот-вот добьётся цели…