Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях

— Представляешь, что мне вчера Марго заявила?! — чуть не поперхнувшись, взвизгивает вдруг Демон и толкает меня в плечо. Я несколько сбит с толку его оживлением.

— Что же?

— Сказала, что хочет от меня ребенка!

Сначала мне показалось, Демон радуется. Но приглядевшись внимательнее, — по лихорадочному блеску глаз, по характерным черточкам, вырезавшимся над переносицей и вокруг плотно сжатых губ — распознаю скопившееся в нем негодование, а вовсе не радость. В связи с этим не понимаю, как следует отреагировать мне.

— Вот дура… — дальше не слышу (лепечет себе под нос, мотая головой и уставившись в одну точку).

— Она стала взрослой за очень короткое время, Демон. Она уже женщина, у нее новое видение мира. Я бы отнесся к этому посерьезней.

— Да катись ты к бесу, Гоголь! — снова взвизгивает Демон. — Неужели ты и вправду думаешь, что я позволил бы ей вырастить слабака, в котором текла бы моя кровь?!

— Почему сразу слабака?

— Потому что меня рядом не будет! Не понимаешь?!

— А если — девочка?

— Какая разница?! Девочка — значит, будущая шлюха, как и ее мать… — запнувшись, досадливо морщится и краснеет.

— Ну и что же в итоге ты ей на это ответил? — задаю вопрос я, не в силах сдержать интереса.

Демон шмыгает носом.

— Ничего. Собрался и ушел. Ни слова.

Шаг наш, замечаю, начинает мельчить. А затем вовсе останавливаемся. Перед нами — парк. Некоторое время созерцаем его пышные виды потухшими взглядами. Надолго нас не хватает.

Неуверенно тронувшись, поворачиваем к Зеленым прудам.

На траве, у воды, в прохладной тени склонившихся, словно от вековой усталости, деревьев разбиваем наконец свой нехитрый лагерь, чтобы продолжить напиваться дальше.

Передать вам то состояние, которое овладело вдруг моим существом?

Хотелось обговорить все темы нашей жизни и целой вселенной. Хотелось вслух вспоминать хорошее и плохое, что было с нами вчера и годы назад, повздыхать и посмеяться, чтобы кто-то из нас потянул свое мечтательное «да-а», взывающее к доброй разливающейся грусти, и оба задумались, а потом внезапно воспрянули духом и вновь принялись бы взахлеб делиться нескончаемыми мыслями и впечатлениями, неизвестно из каких таких миров нас и наше сознание посещающими. До жжения внутри, не совру, хотелось. Но — может же быть такое! — слова не смели вырваться наружу. Не в этот день.

Без разговоров мы просидели до самых сумерек. Дул неприятный, пронизывающий ветер, лишний раз напоминающий, что лето на исходе, а в глазах двоилось от поглощенного алкоголя.

— Ну что, пойдем домой? Не помешало бы как следует выспаться, — чувствую, толкает меня в плечо Демон.

— Конечно, пойдем. Только вот… — неловкими движениями принимаюсь скидывать с себя одежду, — искупаюсь, и сразу пойдем.

— Не ерунди, Гоголь. Ты же пьяный уже! Стой…

— А пусть. Хочу купаться! — переклинивает меня.

Проворно лезу в ледяную воду, и Демон ничего не успевает со мной поделать.

— Ну, Гоголь! — грозит мне кулаком с берега, а я мысленно сотрясаюсь от смеха, уплывая на другую сторону.

Вскоре (пока я помню себя в воде) пошел дождь. И кажется, с грозой. По небу неестественно быстро понеслись тяжелые, набрякшие черной влагой тучи. Вода вокруг дыбилась гребнями и неистовствовала. Пьяная необузданность, смятение всех чувств, промозглая погода — все вкупе готовилось мне ох как аукнуться, и некоторых вещей я не смогу уже не изменить, не простить себе по сей день.

Насколько это оказалось позволительным, я смог реанимировать отдельные обрывки происходившего, что сохранились в потаенных уголках моего сознания. Сквозь бредовое забытье и все прелести сорока двух градусного жара, распластавшего меня по сбитой простыне, кое-что, как говорят, «на корочку» записалось.

Я помню настойчивый звонок в дверь, голос Демона из прихожей. Помню громкие и однозначные возражения отца. Уже позднее — снова отца, суетящегося у изголовья. Нескончаемые радиосводки. Приемник, висящий над кроватью, пулеметными очередями трещал о прокатившейся по стране волне демонстраций, вылившихся в бесчинства и погромы…

Когда я пришел в себя, мне стало страшно.

— Па, долго я так провалялся?

— Почти двое суток, сын.

— У-у…

— Хоть сейчас тебе лучше.

Плевать мне было на себя… Двое суток! Понимание давило как тиски — все ужасное, что могло случиться, уже произошло! Я чувствовал себя предателем поневоле. Обманутым и ничтожным в своей беспомощности.