«Как же ему, должно быть, холодно, бедняжке!» — подумала Сушила. И ее охватила жалость. На миг задержавшись в окне, она медленно затворила ставни. А на следующую ночь, поддавшись естественному любопытству, Сушила вновь приоткрыла окно и поглядела на дом напротив. Оттуда, как и прежде, смотрел на нее Удхав, неподвижный, как глиняный истукан. И тут Сушила поняла, какую нирвану постигает сосед. Если даже богам нравится, когда им поклоняются, то что уж говорить о простых смертных? И юная вдова улыбнулась Удхаву с тихим сочувствием.
А дни все шли и шли. Узел любви Сушилы и Удхава затягивался все туже. И однажды Удхав сказал:
— А почему бы нам не встретиться где-нибудь в уединенном месте?
Сушила вспыхнула и ответила:
— Хорошо, только как же эти пятеро:
Мужний дом...
Отчий дом...
Люди...
Закон...
и эти белые серебряные браслеты, эти черные нити в волосах — как их всех заставить понять? Им-то я что скажу?
Удхав был мужчиной. Мужний дом, отчий дом, люди, закон — ему не нужно было их согласия. Нужна была ему только цветущая юность Сушилы, она одна наполняла его звериным голодом. И зачем было ему подбирать правильный вес на обманных весах, искать равновесия, всех ублаготворять? Мужчине любовные связи не в укор, и чем их больше, тем он считается мужественнее.
И потому ответил Удхав, что держать за все ответ будет он, а ей нужно только сказать «да».
Он сказал:
— Я увезу тебя в такую страну, где нашу любовь назовут чистой и священной. И там, воздвигнув для тебя храм любви, буду тебе поклоняться с утра и до утра. Жрецом твоим стану. Скажи лишь слово — и я взберусь на высочайшие вершины Гималаев. Ну, а если головой покачаешь и скажешь «нет», одно мне останется — уйти из мира. Моя жизнь и смерть — в твоих руках, теперь твое слово.
Сушила закрыла глаза и на мгновенье задумалась. Мужний дом, отчий дом, люди, закон — все они в один голос кричали «берегись!» и грозили ей. Ужас охватил ее. Закрыв лицо руками, шатаясь, подошла Сушила к стене, прижалась к ее холоду пылающим лбом. Ею овладело яростное желание схватить Удхава за горло и сдавить его... А тот, заподозрив недоброе, сразу исчез.
Кто может остановить половодье разливающейся юности? И если уж Вишвамитра — великий знаток наук, проникший в тайны Шастр, если уж и он не смог устоять перед чарами прекрасной Менаки, то чего же требовать от Сушилы! Перед собой видела она Удхава, который день и ночь сулил ей небесные наслаждения. А сзади доносились угрозы и брань — мужний дом, отчий дом, люди, закон целыми днями твердили одно: ты — вдова, ты должна есть грубую пищу, должна жить иссушенной жизнью. Случится в доме какой-нибудь урон или убыток — она виновата, ее злосчастье беду на дом навлекло. Есть досыта, носить нарядную одежду вдове не положено. При ней нельзя приносить поздравления, нельзя желать счастья — все обернется горем. Вдова и в храм ходит, и молится, и постится куда больше других и оттого телом всегда чиста, однако ни на свадьбу, ни на братбандху[1] ее не зовут, даже близко к дому, где праздник, не подпускают.
Сушила все это в сердце прятала, копила, терпела. Но всякому терпению есть предел. И если предел этот перейден, то человека уже ничто не остановит. И тогда кто же будет покорно ждать далекой награды и не прельстится гем, что можно взять сейчас же — только руку протяни... И на весах юного сердца нынешнее счастье перевесило завтрашние небеса. Плача и смеясь, сказала она «да».
Два сердца слились в одно. И что же случилось тогда? А случилось то, что цвет мира изменился в глазах Сушилы. Трава, что вчера еще была сухой и желтой, вдруг стала зеленой, и посреди этой буйной зелени расцвела и зазеленела жизнь самой Сушилы.
На миг глаза ослепли и не видели уже ни опасностей, ни преград. Перед черным занавесом смерти начал разыгрываться ослепительный спектакль любви.
И однажды сказал Удхав: «Королева моя, как ты хороша!» — и безумная радость загорелась в его глазах. Желание протянуло лапу и утолило жажду.
■Тайная любовь стала явной. Чувствуя, как тяжелеет ее тело, Сушила однажды спросила Удхава:
— Что думает обо мне душа моя, хаджур, господин мой?
Удхав, не поняв ее, ответил:
—Я весь день с утра и до утра только о тебе и думаю.
Застенчиво теребя край сари, она объяснила:
— Хаджур меня не понял. Я... затяжелела... последние дни и...
Не дослушав, Удхав вскричал:
— О! Хорошую же ты приберегла для меня новость! Но если это так, то почему ты мне сразу ничего не сказала? Узнай я об этом в первые месяц-два, я бы дал тебе глотнуть одно средство — и в помине ничего бы не осталось! И отцу родному было бы тебя не в чем упрекнуть.
Читать дальше